1981 год

И опять Кончоч

В 1981 году мы опять в Средней Азии. Пробыв пару дней в Пенджикенте, 12 июня едем на Кончоч. Здесь нас встретили как старых знакомых. В этом году мы поставили лагерь не в геологическом поселке, а на дне долины - у самой речки Кончоч, где гораздо холоднее, чем в поселке. Днем около 20 градусов, а ночью 0. По утрам на траве иней. Температура воды в речке +1 градус. В день нашего приезда ночью шел снег, который покрыл все горы. К середине дня выпавший снег растаял, а верхняя треть гор осталась покрытой вечными снегами. Днем ветер и солнце сразу сделали нас загорелыми.

15 июня надо приступать к работе. Утром, когда горы уже освещены ярким солнцем и снежные вершины сияют под его лучами, в долине глубокая тень и здесь будет холодно до тех пор, пока солнечный шар не выкатится из-за гор настолько высоко, чтобы тень от них не падала в долину. А это случится только к 11 часам. Так что вставать ой как холодно! Но приходится, так как в 8 часов утра отходит от ГРП машина, на которой мы вместе с рабочими должны подняться к штольням. До ГРП топать вверх по склону около получаса, а до этого надо еще успеть позавтракать.

Через несколько дней стало немного теплее - по утрам термометр показывал от +2 до +4, а днем, хотя и было на нем около 20 градусов, но стоит подуть ветерку со снежных гор, как становится совсем прохладно..

Когда набралось уже достаточное количество проб, принесенных нами из штольни и передробленных коллектором Андреем, мы с Таней приступили к промыванию шлихов в речке и к просмотру их под бинокуляром. Работа стала сидячей. Поэтому после 8 часов вечера, когда появлялось свободное время, мы, разминая ноги, прогуливались до темноты по окрестностям, слушая пение соловьев, которые выводили рулады в рощице на берегу речки по соседству с нашим лагерем. Сочетание необыкновенной красоты этих мест с пением соловьев, с журчанием горной речки, с отсутствием большого количества народу, всегда создает приподнятое настроение. Поздними вечерами разводим костер, печем картошку, греемся у огня и поем песни. Выходных у нас в этом году нет, так как работы выше головы

Иногда в гости заходят альпинисты. Их лагерь расположился в двух километрах от нас. Они в ярких одеждах с такими же яркими рюкзаками и палатками. У них тут тренировки по скалолазанию. На следующий день после очередного снегопада один из них, проходя мимо, зашел к нам и рассказал, что он, во время этого снегопада с дождем, как раз одолевал скалы, которые моментально обледенели, и он вынужден был провисеть на канате четыре часа, держась за него руками. Был мороз и если бы не его экстрасенсорные способности внушать себе тепло, не выдержать бы ему этой непогоды.

Нам с Таней очень надоела сидячая работа, и как-то раз мы вызвались заменить Ольгу Витальевну, собиравшуюся в маршрут вместе с Евгением Николаевичем Горшковым. Надо было осмотреть скалы на горе Кончоч и взять образцы пород. Горшков в горах чувствует себя как горный козел, так как родился и прожил в этих краях. А мы хоть и работали в горах, но среди таких отвесных скал, где тренируются альпинисты, нам работать не приходилось. Горшков быстро ускакал от нас, перепрыгивая со скалы на скалу. Он так быстро перебирал ногами, продвигаясь по почти отвесному склону, что выветрелые породы не успевали осыпаться под ним. А мы - поставим одну ногу и долго прицеливаемся куда бы поставить другую. Под ногами все рушится, и мы съезжаем вниз, хватаясь руками за выступающие камни, которые тоже не отличаются прочностью. Но залезть то мы все-таки залезли. Образцы отбили. А вот как слезать? Горшкова уже и след простыл. С грехом пополам в конце концов спустились, но страха натерпелись изрядно.

Лагерь в долине речки Кончоч. 1981 г.

В этом году нам предстояло еще поехать в Киргизию на месторождение Терек-Сай. 6 июля мы тронулись в дальний путь. Из Кончоча взяли направление на Шахристанский перевал, высота которого 3400 метров. На перевале лежит снег. Отсюда открывается очень красивый вид на обе стороны. Спустившись с перевала, в 7 ч. 30 мин. остановились. Сготовили еду, поели и все сразу же легли спать. А я так не могу. Мне надо выразить свои впечатления, и я пишу письмо домой. Место ночевки очень красивое - в узком ущелье с бурной шумящей речкой. Когда стемнело, в створе двух гор стали видны луна и звезды. Рано утром двинулись в путь и к трем часам дня достигли Кайраккумского моря (водохранилище величиной 70 км. в длину и 30 км. в ширину). Жарко. Мы купаемся. Вода как парное молоко. На другом берегу сквозь дымку видны горы. 8 июля доехали до Коканда. Тут дешевый базар и хороший книжный магазин, где мы, конечно, кое-что купили. На третий день пути добрались до Оша.

Несколько дней прожили на базе в саду среди роз и винограда. Я попыталась позвонить в Москву, но не дозвонилась. Саша в это время был в отпуске, который проводил с друзьями, плавая на байдарках по Ладожскому озеру, а остальные, вероятно, на даче.
Мы купили билеты на Москву, которые необходимо было брать заранее, и уехали на две недели на месторождение. Проработав там двенадцать дней, мы попали в приключение.

Сель

Наш лагерь расположился в узкой долине. У палаток протекал небольшой ручеек, где мы умывались и набирали ковшиком воду для приготовления пищи.

Было пять часов вечера, Рядом с большой хозяйственной палаткой стоял стол, на котором я раскладывала образцы, собранные днем. Начал накрапывать мелкий дождик. Пришлось перейти в палатку, где на пустой раскладушке, покрытой клеенкой, были разложены пакетики с протолочками. Дождь усиливался и вдруг полил, как из ведра. Вода хлынула в палатку. Надо было спасать результаты двухнедельной работы. Я кинулась к раскладушке, которую начало заливать водой, схватила и свернула клеенку с протолочками и образцами, полевые дневники, карты и еле успела все перетащить на образовавшийся островок, возвышавшийся среди уже бушующего потока воды, песка и камней, в который мгновенно превратился наш маленький ручей.

Большую палатку, где были все хозяйственные вещи и продукты и где жила наша повариха Ира, унесло потоком. Высокий молодой и сильный коллектор Андрей кинулся вылавливать, плывущий мимо спальный мешок. Его понесло, захлестывая волнами и ударяя камнями. И не спастись бы ему, если б не крутой поворот реки, где его выбросило в частый кустарник.

Ольга Витальевна, Лена, Таня, шофер Виктор и Ира оказались на крутом берегу реки, а я одна металась по островку, где стояли две палатки - наша с Таней и Ольгина. Оля кричала мне что-то и я еле разобрала сквозь шум дождя и грохот бушующей стихии:
- Спасай чемодан с документами. Он у меня под раскладушкой.

Я влетела в палатку. Чемодан плавал, но вода была ниже уровня раскладушки, на которую я кинула еще не успевший промокнуть чемодан.
Неожиданно дождь, который продолжался всего двадцать минут, кончился и уровень воды стал снижаться, но все, что хранилось в большой палатке - продукты, спальные мешки, рулоны бумаги, газовая плитка, большой газовый баллон, кухонная утварь и все личные вещи поварихи - унес бешеный поток.

Машина, стоявшая на берегу ручья, оказалась поперек течения и была плотно забита камнями до самого кузова. Чтоб освободить колеса пришлось выбивать камни ломом. Это заняло часа полтора.

Мы с Таней насквозь мокрые отправились вниз по течению на поиски унесенных вещей. Дорога, шедшая на некоторой высоте вдоль ручья была искалечена до неузнаваемости - местами размыта, а местами и обрушена. Нам удалось найти только изорванную палатку, газовый баллон, вынесенный потоком на дорогу и зарытый почти целиком в песок, газовую плитку без конфорок и одну банку консервов. Рядом с баллоном из песка торчал кусок мешковины. Потянули за него и вытащили изорванную холщовую сумку Андрея, а в ней его паспорт. Мы подумали, что он обрадуется, а он почему-то никак не среагировал, видимо находясь еще в шоковом состоянии после того, как счастливо вырвался из этого месива воды, грязи и камней.

Всем хотелось есть, но кроме одной найденной банки тушенки, у нас ничего не осталось. Все были мокрые до такой степени, что одежду пришлось отжимать. В самом бедственном положении была Ира. Она оказалась совсем раздетой - в сарафане и босиком. К счастью наши рюкзаки были целы и невредимы, и в них нашлась для нее одежда, кроме обуви. Так и пришлось ей ехать дальше босой.
- Надо пойти посмотреть, что с дорогой, - сказал Виктор.

Уже смеркалось, когда он вернулся и решил, что выезжать в темноте по такой дороге невозможно. Кроме того, весь наш уцелевший скарб был настолько мокр, что надо было хоть чуть-чуть проветрить его. Мы решили сейчас лечь спать, с тем чтоб отправиться в путь рано утром. Ночь была тревожной. Где-то вдали гремел гром. Мы прислушивались не начнется ли снова дождь. Но Бог уберег.

Утром встали, свернули палатки, покидали все в машину и голодные покинули наше разоренное пристанище. Ехали медленно. Виктор очень осторожно вел машину, чтоб не свалиться под откос в тех местах, где дорога была обрушена. Наконец, проехав километров пять, спустились в более широкую долину и свернули в ее верховье, где был расположен рудник. Там утолили свой голод в рудничной столовой и повеселевшие двинулись вниз по направлению к городу Ош. К сожалению, мы не догадались зайти в рудничную канцелярию и взять справку о том, что в этом районе сошел сель, для того, чтобы с нас списали пропавшее снаряжение. Из-за этой оплошности в Москве у нас было много неприятностей.

Когда стемнело, остановились. Чтобы скоротать ночь привязали тент к кузову машины, а другую его сторону привалили большими камнями. Под тентом расставили раскладушки и, слегка перекусив тем, что прихватили утром в столовой, улеглись спать. Ночь оказалась бессонной, так как полил дождь, захлестывая под тент. Чтоб окончательно не промокнуть пришлось накрыться большим брезентом. Спать мешали раскаты грома. Мы посмотрели в сторону распадка, где стоял накануне наш лагерь, и увидели сплошную стену дождя и беспрерывно сверкающие молнии. Наше счастье, что мы вовремя уехали, а не то несдобровать бы нам.

Было 26 июля. Я ощущала в этот день какое-то внутреннее беспокойство и стремилась поскорее попасть в Ош, чтоб позвонить в Москву. К утру дождь немного утих, и, погрузив спальные мешки с раскладушками в машину, мы тронулись дальше. В Ош приехали около 12 часов ночи. На сердце была тревога, и я, не дожидаясь утра, отправилась на переговорный пункт, находившийся в четырех километрах от геологической базы. Заказала разговор и в два часа ночи услышала мамин голос. Она сказала, что чувствует себя хорошо, что получила письмо от Саши, который плавал с двумя товарищами на паруснике в Ладожском озере, и что дома у всех все в порядке. Я успокоилась.

В ожидании нашего рейса мы провели несколько дней в Оше. Ходили по базару, поражающим своим изобилием по сравнению со скудными в то время базарами Москвы. Были в краеведческом музее, который размещался в пещере в большой конусообразной горе. По склонам горы росли деревья, ветви которых были увешаны множеством разноцветных тряпочек и ленточек. Мы очень удивились и спросили у прохожих, что это обозначает. Нам ответили, что существует поверье - тот, кто оставит здесь свою какую-нибудь вещь, обретет счастье. Мы оставили свои носовые платки, привязав их к свободным веткам.

Беда

31 июля летим в Москву. Четвертого августа должен вернуться с Ладоги Саша. Но почему так на сердце неспокойно? Скорее хочется услышать Сашин голос, и я звоню в Ленинград брату Дике, зная что сын должен быть там. Дика говорит, что он спит и подойти не может, но что вечером выезжает в Москву поездом, который прибывает в шесть часов утра. Я еду ночевать в Сашину квартиру для того, чтоб приготовить к его приезду завтрак и встретить его там. Рано утром слышу в дверях поворот ключа в двери, и ввалился Саша с рюкзаком. Бросил: "Подожди, я за байдаркой". И исчез, а через минуту притащил тяжеленную байдарку на плече. Голова наклонена на бок. Байдарка уже на полу, а голова продолжает неестественно лежать на одном плече. Я смотрю на него и у меня вырывается крик удивления:
- Что с твоей шеей?
- Да ничего; просто растянул немного связки, - ответил он.

В дальнейшем выяснилось следующее. Плавая с друзьями по Ладожскому озеру, высадились на крутой скалистый остров, чтобы порыбачить, а перед этим решили искупаться. Встали в ряд на скале - Саша на самой высокой точке, двое других по бокам - и нырнули. Вынырнули, а Саши нет. Где же он? Стали волноваться. Наконец он появился на поверхности воды весь окровавленный, так как ныряя ударился головой о выступающую под водой скалу. При этом голова резко пошла назад и ощутилась пронзительная боль в шее и пояснице. Ему помогли выбраться на берег. На голове большая рана (8 см.). Лицо бледное. Перевязали и решили плыть под парусом к далекому берегу в поисках врачебной помощи. На счастье мимо проплывала моторная лодка, которая откликнулась на сигнал и причалила к берегу. Сашу осторожно уложили на дно лодки. Он лежал бледный, неподвижный с закрытыми глазами, и спутники со страхом щупали его руки и ноги в надежде убедиться, что он жив. Наконец через час достигли берега. В поселке оказалась фельдшерица, которая вызвала скорую и Сашу отвезли в больницу какого-то маленького городка. Был уже вечер. В этот день все праздновали День рыбака. Поэтому в больнице была только одна дежурная, которая оказалась зубным врачом. Тем не менее, какой-то толстой иглой рану она зашила, а затем устроила на ночь в гостиницу. Утром в больнице сделали рентген, но перелома не обнаружили. Решили, что сильное растяжение. Наложили повязку на шею и на другой день отпустили, но сказали, что надо ехать домой. Все это случилось 26 июля - именно в тот день, когда мое сердце было неспокойно.

Саша на шверботе со сломанной шеей. 1981 г.

Мой безрассудный сын, не послушавшись совета врача, продолжал путешествие на паруснике. Шея болела, поясница тоже. Особенно трудно было ложиться спать. Его укладывали друзья, держа с двух сторон голову.

Когда он приехал, я встревожилась и сказала, что нужно немедленно показаться врачу, но он упрямился говоря:
- Ну ведь врачи сказали, что растяжение. Поболит и пройдет.

К моим уговорам подключился Боря Балтер - друг Саши со студенческих лет. В поликлинике, куда по нашему настоянию все-таки отправился Саша, сказали, что надо срочно сделать рентгеновский снимок, но для этого необходима хорошая рентгеновская пленка, которой у них не было. Пленку достали и по протекции Балтера в Боткинской больнице сделали снимок. Результаты были неутешительны - перелом двух шейных позвонков. В одном из них осколочный перелом, в другом компрессионный. Немедленно в гипс - был приговор врачей.

Сашу положили в 1-ю Градскую больницу. Положили, а гипс все не накладывают по разным причинам, последняя из которых была отсутствие парикмахера, который должен был обрить голову и бороду.

А Саша тем временем гуляет по больничному саду и, игнорируя наставления врачей, что надо быть очень осторожным в движениях, чтобы не сдвинулись осколки, которые при этом могут поранить спинной мозг, перепрыгивает канавы, прорытые для прокладки канализационных труб, и вообще не соблюдает никакой осторожности. Но молодость безрассудна, а у меня при этом душа уходила в пятки.
- Саша, осторожнее. Один неудачный поворот головы и сместиться осколок! - молила я. Но Саша, конечно, не слушал.

Впереди суббота и воскресенье. Врачей не будет и парикмахера все нет. Каждый день промедления может принести несчастье. Наконец выход найден. В пятницу в 12 часов дня в больницу приехал Алеша Анохин (двоюродный брат Саши) с ножницами и бритвой и на садовой скамейке около больницы сбрил ему бороду и кудрявую шевелюру. После этого мы все втроем пришли к врачу и упросили ее сделать гипс сейчас, не откладывая до понедельника. И так уж с момента перелома прошел месяц и каждый лишний день был риском. Был конец рабочего дня, но тем не менее врач поддалась нашим уговорам.

Сашу увели, а мы с Алешей остались ждать на лестничной площадке. Оглядевшись по сторонам, увидели, что помещение больницы было в страшно запущенном состоянии. На потолке подтеки, осыпавшаяся штукатурка, грязные серые стены, с жалкими остатками краски, по которым можно было судить о том, что когда-то эти стены были салатного цвета. Полы тоже грязные.

Через полтора часа появился Саша. Вид страшный. Он весь дрожащий от холода, в накинутой на тело простыне, был похож на Фонтомаса. Его заковали в гипс, как в панцирь. Голова в гипсовом шлеме - видны только глаза, нос, часть щек и губы, которые раздвигались настолько, чтобы в рот мог пролезть палец. Панцирь покрывал все тело до бедер, оставляя свободными лишь руки и ноги. Бинтов поверх гипса не было.

Кроме перелома шейных позвонков был сильный ушиб поясницы. Когда закончилась процедура накладывания гипса, и Саша встал, он почувствовал, что гипс сильно давит на темя, и сказал об этом врачу. На это ему ответили:
- Надо было сидеть прямо, а не подняв плечи. Сам виноват. Теперь так и ходи. Следом за Сашей вышла врач и сказала, что завтра в 11 часов утра можно забрать его домой.

Алеша с Сашей пошли по бесконечно длинным коридорам разыскивать палату, а я задержалась около врача.
- Ваш сын родился в рубашке, - сказала она мне, - Как правило, при таких переломах людей разбивает паралич, отказывает выделительная система, и человек на всю оставшуюся жизнь остается лежачим полутрупом. У нас лежит больной с такими же переломами. Один из осколков сдвинулся и задел спинной мозг. В результате он кричит от нестерпимых болей и не двигается. Так что я хочу вас поздравить с тем, что с вашим сыном этого не случилось. Это один случай на тысячу.

При этих словах у меня мурашки побежали по телу. Я спросила сколько времени сын должен пробыть в гипсе и врач ответила, что шесть месяцев.
- А можно ли давать ему мумие? - спросила я.
- Как хотите. Это ничего не изменит, - сказала врач.

Сашу поместили в палату на втором этаже, которая находилась как раз над палатой этого несчастного, о котором мне только что рассказала врач. Через потолок слышались его стоны.

Палата более походила на тюремную камеру, чем на медицинское учреждение. Помещение такое же грязное, как и коридоры. Кровати неудобные, с рваными застиранными простынями, с рваными и вытертыми байковыми одеялами. В палатах холодно и сыро, так как погода была дождливая и вся сырость с улицы лезла в неотапливаемое помещение.

Мы с Алешей договорились, что вместе с ним приедем за Сашей. Я намеревалась утром приготовить завтрак, а затем ехать в больницу. Но в половине восьмого раздался телефонный звонок и в трубке прозвучал простуженный Сашин голос:
- Мама, приезжай за мной скорее. Тут холодно и я так промерз, что не смог уснуть ни на минуту и сейчас весь дрожу.

Я сразу же поехала в больницу. Саша, совершенно простуженный и осипший в холодном сыром гипсе, ждал меня с нетерпением. У него буквально зуб на зуб не попадал, такая его била дрожь.

Такси на стоянке не было и нам пришлось ехать на автобусе. Когда мы вошли, Саше сразу уступили место. Приехали к нему на квартиру на Профсоюзной улице. Тут же зажгли все газовые конфорки, и Саша стал крутиться вокруг собственной оси около плиты, стараясь подсушить гипс со всех сторон.
- Саша, сейчас я приготовлю завтрак, - сказала я.
- Мне не до завтрака. Мне бы согреться, - ответил, дрожащий от холода Саша.

Я позвонила своей подруге Ляле и просила ее привезти рефлектор, который целыми днями был направлен на Сашу. Гипс сох три дня. Эти дни не прошли даром - он стал очень сильно кашлять, и кашель этот не прекращался больше месяца. Я была в отчаянии. Как лечить? Горчичники поставить нельзя. Того и гляди, начнется воспаление легких.

Для того, чтобы лучше и скорее срослись переломы я стала давать мумие, привезенное мною из Средней Азии. В шесть часов утра будила Сашу, давала порцию мумие, которое он запивал горячим молоком, и засыпал снова. (Мумие надо давать за несколько часов до еды). И может быть с помощью этого природного чудодейственного лекарства не только хорошо и быстро срослись кости, но и бесследно прошел страшный кашель.

Вначале была проблема с тем, как улечься спать. Толстый нижний край каменно-твердого гипса врезался в тело, как только оно принимало горизонтальное положение. Но мы нашли выход. Там, где кончался гипс, пришлось положить на кровать деревянную плиту такой же толщины, как гипс, которая являлась как бы его продолжением - получилось ступенчатое ложе. Для того, чтобы Саша мог ложиться и вставать с постели без посторонней помощи, пристроили над ним палку, которая одним концом лежала на спинке дивана, где он спал, а другим на спинке кресла придвинутого к дивану. И тогда при помощи рук он обретал самостоятельность.

Меня же на нервной почве одолел радикулит. На раскладушке при этом спать невозможно. Пришедший Алеша снял с петель дверь, ведшую в кухню, положил ее на раскладушку и, таким образом, устроил мне спальное место на досках. Я еле доползала до плиты, чтобы сготовить немудреную еду. Стоять больше двух-трех минут не могла из-за резкой боли в правом тазобедренном суставе. Зажигала газ, ставила на огонь кастрюлю с водой и скакала на одной ноге к кровати, где и отлеживалась в ожидании закипания воды. Потом эта процедура повторялась для того, чтобы бросить туда крупу. Есть Саша мог только полужидкую пищу, так как гипс не позволял открыть рот настолько, чтобы хорошо жевать.

Мне дали больничный лист, освобождающий от работы, и стали мы жить, два инвалида под одной крышей, поддерживая друг друга.

Врачи велели Саше обязательно гулять, двигаться. Отпустить его одного невозможно из за того, что он ничего не видит ни под ногами, ни по сторонам. И пришлось мне, преодолевая боль, тоже ходить на прогулки. Вид у нас был просто умопомрачительный. Пройдя несколько десятков метров, я вынуждена была где-нибудь сесть, так как боль становилась нестерпимой. Мы гуляли по дворам, и я плюхалась на что угодно - на изгородь палисадников, на ступеньки у каждого подъезда и даже на приступки тротуара. Народ с изумлением оглядывался. Через некоторое время, когда я вышла на работу, мне мой сослуживец, живший рядом с Сашиным домом, рассказывал: "Я тут как-то недавно видел ужасающую картину. Идут двое - один, похожий на Фантомаса, с загипсованной головой, несгибающийся и высокий, а другая - маленькая, согнутая и хромая. Смотреть страшно".
- Так это ж была я с сыном! - воскликнула я.

Дома Саша целыми днями сидел за письменным столом, читал. Кожа под гипсом ужасно чесалась и он, изогнув длинную вязальную спицу, умудрялся подсовывать ее под гипс и чесать голову и спину.

Я считала, что мне помочь может только гимнастика. Три раза в день я сползала на пол и по двадцать минут лежа, преодолевая боль, делала различные упражнения. Это было мукой. Заставить себя лишний раз пошевелиться трудно, но Саша строго следил за этим и, глядя на часы, командовал:
- Мама, тебе пора делать гимнастику. Вставай.

Прошел месяц. Врачиха в моей академической поликлинике заявила, что продлевать больничный лист она мне не будет и чтобы я ложилась в больницу.
- Я не лягу в больницу, так как у меня болен сын и я не могу его оставить, - сказала я.
- Это меня не касается, - заявила казенным тоном врач по фамилии Ошман, - если не хотите ложиться в больницу, я вас выпишу на работу.
- Выписывайте, - сказала я.

На следующий день, взяв такси, доехала до улицы Куйбышева, где тогда находилась наша рентгено-структурная лаборатория ИМГРЭ, еле забралась на второй этаж и предстала перед начальством. Посмотрев на меня заведующий лаборатории Юрий Андреевич Пятенко, сказал:
- Зачем Вы вышли на работу? Вы же больны.
- Меня выписали.
- Поезжайте домой и сидите там столько, сколько надо. Тем более, что Вы необходимы сыну.
Я с благодарностью приняла это предложение и сразу же на такси уехала домой.

Шел третий месяц Сашиного пребывания в гипсе. Я думала, что поскольку он принимает мумие, то переломы может быть уже срослись и посоветовала ему попросить врачей снять гипс. Они не соглашались. Но через некоторое время решили все-таки снять, сделать рентген, а затем наложить новый гипс. Когда же результаты рентгеновского снимка показали, что осколки срослись, врачи были удивлены. Гипсовую повязку наложили только на шею. Кожа на теле была безжизненная и сухая. Через некоторое время я переехала к себе в Бирюлево.

Пока Саша болел, неоднократно звонил взволнованный Лева и справлялся о его здоровье. Он считал его своим сыном и любил, несмотря на наш разрыв.

В конце декабря серьезно заболел наш с Левой друг - Женя Ильменев. У него оказался рак легких. Его оперировали, и я переживала эту беду вместе с его женой Ленизой. Операция прошла благополучно.

6 января, в день моих именин, когда у меня в гостях был Саша и Анечка, проводившая у меня зимние каникулы, раздался телефонный звонок. Звонила Лениза: "Ты знаешь, Лева тяжело болен. Вчера его увезли на скорой в больницу". И она назвала номер больницы. Мы узнали в справочной телефон и стали звонить. Нам ответили: "Состояние тяжелое. Он в реанимации." Саша остался у меня ночевать, и два дня мы висели на телефоне. Сведения были все хуже и хуже, и наконец нам сообщили, что он впал в коматозное состояние. 9 января Лева умер.

12 января похороны. Ритуальный зал при больнице. Около гроба мать, сестра, родственники и последняя жена Валя, которая громко причитает. Немного поодаль - я с Сашей и Зина со своей дочкой (это вторая жена). В голове проносится вся наша совместная жизнь, и мы с Сашей не можем сдержать слез.

Трагично сложилась жизнь этой семьи. Своих детей у Левы не было. Через год умирает от рака мать Левы - Лидия Афанасьевна. На сороковой день после ее смерти отравилась сестра Римма. Римма была незаурядным человеком - умным и способным. Она хорошо рисовала, но все ее рисунки имели трагичный оттенок. У всех портретов, сделанных ею в карандаше, в глазах страдание. Особенно тяжелое впечатление оставляет рисунок, на котором изображены уходящие вдаль монахи. Их много. Их согбенные фигуры с посохами, как-будто говорят о безысходности жизни, о ее трагическом конце. Они уходят в никуда... Так и она - не нашла своего места в жизни. Психика ее была не совсем здорова. Ей казалось, что весь мир зол, что все ее преследуют. Разубедить ее в этом было невозможно.