1972-1976 годы

И снова я еду в экспедицию

В1972 году я поехала с отрядом Минцера в поле в Киргизию на Мироновское месторождение висмута.

В отряде было пять человек: Эдик Минцер, его сотрудник Жора Нечелюстов, химик Наташа Шумкова, я и Кирилл Волочкович, который хоть и поехал с нами, но имел свою совершенно самостоятельную тему. Поселились в маленьком домике. Ходили в маршруты по поверхности или в штольни. Завтракали и обедали в рудничной столовой, а вечерами ставили на плитку чайник и пили чай дома. За чаем неизменно начинались нескончаемые разговоры и споры сначала на научную темы, потом на политические и исторические. В доме не было форточки. Все, кроме меня, с этим мирились. Я же поставила палатку на огороде, где была уже выкопана картошка, и спала там на раскладушке среди бегающих по земле крыс и летающих над палаткой пищащих летучих мышей. Это было довольно противно, но свежий воздух дороже.

Появляясь в рабочей столовой после воскресного дня, мы натыкались на совершенно пьяных по виду людей с красными лицами, с мутными глазами, но запаха винного перегара не было.
- Эдик, какие странные здесь пьяные, - сказала я Минцеру.
- Чудачка, - ответил он. - Они не пьяные. Он накурились марихуаны.
- А что это такое? - наивно спросила я. В те годы не было такой повальной наркомании как сейчас, и я понятия не имела о том, что марихуана - наркотик.

Один раз за все лето мы устроили себе выходной день и отправились на машине на озеро Иссык-Куль. С утра светило солнышко, а потом погода испортилась - поднялся ветер и стал моросить мелкий дождик. После нескольких часов езды наша машина достигла западного берега озера, миновали село Рыбачье, проехали еще километров двадцать и остановились. Природа в этой части озера была однообразной и совсем неинтересной - кругом пыль, песок и ковыль. На противоположном берегу где-то далеко синели в дымке горы. После долгой дороги все проголодались. Вылезли из машины, натянули тент, достали кастрюлю с чайником, картошку, тушенку и хлеб, собрали сухие палки, валявшиеся на берегу, развели костер. Авось, пока сварится картошка и вскипит чайник, погода исправится. Но вот мы уж и поели, и попили крепко заваренного чайку, а дождь все не прекращается - идет и идет, мелкий и противный. Решили мы на него наплевать и все-таки выкупаться, хотя в холодные воды Иссык-Куля лезть совсем не хотелось. Но быть на берегу этого всемирно известного озера и не окунуться в его воды, было совершенно невозможно. Залезли в воду. Б-р-р, как холодно! Холодные и крутые волны быстренько вытолкнули нас обратно на берег. Кое-как вытерев полотенцами мокрые тела, стараемся согреться у, еще не успевшего погаснуть, костра. Так нам солнышко в этот день и не улыбнулось. Отдых кончился, и снова начались трудовые будни.

От поселка Бричмула едем в горы по дороге, вырубленной в скалах.	Я собралась в штольню. 1972 г. Киргизия.

Через некоторое время мы покинули Мироновку и поехали в Ташкент. Проезжали города Ош, Андижан, Фергана, Коканд, Канибадам, Ленинабад. В Ташкенте остановились на несколько дней на геологической базе Академии Наук СССР. В домиках места не было и мы расставили свои раскладушки под большими деревьями с густой кроной, где и днем и ночью ворковали горлинки. На базе была столовая, где довольно вкусно готовили. В саду росли фруктовые деревья и виноград, которым можно было лакомиться сколько душе угодно. Но скоро мы покинули гостеприимную базу и покатили в горы. Проехав километров сто, оказались в горном селении Бричмула. Там была геологоразведочная партия. Нам выделили маленькую двухкомнатную квартирку в финском домике. Основная работа была в кернохранилище, где я целыми днями просиживала и отбивала керн, а Наташа Шумкова работала в местной химической лаборатории.
Один раз ездили в горы. Выехали с рассветом. Дорога была вырублена в скалах и пролегала высоко над бурлящей рекой. После трех часов езды нам встретился участок дороги, на котором правая ее часть, нависающая над пропастью, осыпалась. Наш шофер Валя забастовал и сказал, что дальше он машину не поведет. Минцер сначала рассердился, посчитав его трусом, а потом тоже решил, что не стоит рисковать, и мы пошли дальше пешком все выше и выше в горы. Пройдя километра два, увидели большие отвалы и заваленный вход в штольню. Покопавшись в отвалах и собрав некоторое количество образцов, двинулись в обратный путь.

В конце августа мы вернулись в Ташкент и узнали от приехавших из Москвы геологов о том, что вокруг города горят леса и что дышать там совсем нечем. Тем не менее, мы должны были лететь в Москву, так как наша командировка кончалась.

Над Москвой висел дымный смрад, сквозь который солнце едва просвечивало и выглядело каким-то зловещим. Москвичей мобилизовали на тушение пожаров. Горели леса и торфяные болота, что было особенно страшно. Были случаи, когда проваливались в огненные ямы целые машины, проезжавшие по дорогам, под которыми выгорел торф. Осенью, когда пошли дожди, пожары, наконец, утихли.

Анечка

14 декабря 1972 года появилась на свет моя внучка, которую назвали Анечкой. Я сразу прониклась к ней нежной любовью, и, когда она плакала поздними вечерами, долго укачивала ее вопреки воле молодых родителей, которые считали, что это баловство. Теперь я стремглав бежала с работы домой, чтобы скорее увидеть эту крошку. Когда Анечке было два месяца, в лаборатории произошел такой комичный разговор.

Вечером, собираясь уходить с работы, я сказала своей сотруднице Тане Ждановой, сидевшей рядом со мной:
- Сегодня ребята уйдут из дома. И мы будем совсем одни.
Я сказала это таким мечтательным тоном, что в глазах у нее появилось любопытство и, наклоняясь ко мне, она спросила:
- А кто в вам прийдет?
- Никто не прийдет. Мы будем вдвоем с Анечкой.
Вдруг она расхохоталась:
- Ха-ха-ха! А я то думала, что к вам прийдет любимый мужчина.
Анечке исполнился год. Все гости разошлись. Наступила ночь, а мне не спится. Проникнутая большим чувством к этому маленькому трогательному человечку, я записала стихи, которые вдруг сами собой родились в моей душе.

Анюля быстро росла и становилась с каждым днем все интереснее и интереснее. Мне хочется привести некоторые записи, которые я сделала, когда ей было два года.

14 декабря 1974 г. Смотрим по телевизору мультфильм, в котором олененок спрашивает свою маму: "А где твой папа?" Аня, показывая на Сашу, говорит: "Вот он сидит, не видишь что ли? (От он сидить, и видись то ли?)
Аня вызвалась мне помогать. Я чистила картошку и чищенную передавала ей. Она каждый раз, опуская ее в кастрюлю с водой, говорила: "Спасибо" (писибо) и при этом целовала меня в плечо.
Я спрашиваю: - Кто тебя вчера спать укладывал?
- Папа.
- Ты плакала?
- Плакала, отому то Зеня и мама уси.
- Почему они ушли?
- Аня кичала.
- А папа рассказывал тебе сказки?
Аня (грустно): - Неть. Сидел анимася а толиком.

Анечка в этом возрасте была очень ласковая и готова была обнять весь мир. В свой день рождения она танцевала под музыку, а Екатерина Емельяновна и говорит: "Сейчас то ты любишь музыку; а будешь ли любить, когда вырастешь?" А Аня в ответ: "Любу музыку", и при этом пытается обнять приемник.

19 декабря 1974 г. Она боится обидеть кого-либо. У нас две патефонные пластинки: черная - со сказками Чуковского и красная - с песнями Новеллы Матвеевой. Аня просит завести проигрыватель и говорит: "Тененькую потавим, а касенькую погадим (гладит). Не пать касенькая. Мы тебя потом потавим." Любит "Времена года" Чайковского; слушает с удовольствием.
Несмотря на свой всего лишь двухлетний возраст она большая фантазерка. Ушла на кухню. Там никого нет. Приходит обратно в комнату.
- Аня, где ты была?
- А кухне.
- А кто там?
- Мама и папа.
- Что они делают?
- Тяй пют.
- Но их же там нет.
- От они - мама и папа ( показывает две щепотки на правой и левой руках), - от зе они.

Просит меня почитать, на что я говорю:
- Анечка, мы уже много читали. Сколько же еще можно?
- Пять.
- Нет, это много.
- Десять.
- Ну, это еще больше. Это невозможно.
- А-а, ипугаясь? Да? , - говорит она хитро.

27 декабря. Утром, перед обливанием, я посадила ее на стиральную машину на сложенное в несколько раз махровое полотенце. А сама споласкиваю ванную и напеваю себе под нос: "Где мой зайчик дорогой, ненаглядный, золотой?" И вдруг из-за моей спины слышу: "От он , а поотентике сидить".

Взяла мой пропуск из сумочки. Я говорю: - Положи обратно.
- Сясь потитаю и поозю. - Открыла пропуск и шевелит губами.
Прихожу с работы. Анечка спрашивает: - Писья? (пришла)
- Да. А ты что делаешь?
- Аботаю. Мазайтики собияю (мозаику собираю)

1 января 1975 г. В ванной висит на крючке грелка. Аня спрашивает: "Что это?" Объясняю. Теперь она каждый раз в ванной мне рассказывает: "Это грелка. Сюда наливают тепленькую водичку и кладут на животик, когда болит." В кухне за ужином я это рассказала Саше. А он спрашивает Аню: "А когда не болит?" Она не знала, что ответить, помолчала, а потом говорит: "А ты есь иди"(а ты ешь сиди).

Накануне Нового Года мы с ней наряжаем елку в комнате, а Саша с Ирой на кухне разговаривают. На какой-то Ирин вопрос Саша ответил: "Нормально". Аня услышала и тут же повторила: "наймайна". А потом спрашивает меня: "Наймальна игуськи весяесь?" И сама вешает игрушки на нижние ветки и все время говорит: "Повесия наймайна."

6 января. Мои именины. У нас гости. Аню бранят за то, что она зовет меня "Женя". Екатерина Емельяновна говорит, что надо называть меня "баба Женя". "Нет, Зеня", - отвечает Аня. "Зови - баба Женя, - настаивает та. - Какая это тебе Женя? Что она тебе подружка что ли? Это твоя бабушка." Но Аня с этим не согласна. Она нахально посмотрела на Екатерину Емельяновну и отпарировала: "Зенька!" Это выглядело так: "Как хочу, так и зову. Это наше дело." На следующий день я ее спросила:
- Анечка кто я тебе?
- Зеня, - ответила она
- Но кто тебе Женя?
- Зенетька.
- А еще кто? - Настаивала я. Она помолчала и изрекла:
- Мамба - сложное слово, образованное из двух слов - мама и баба. И теперь часто меня зовет "Мамба". А еще вдруг придумала мне имя "Анга".
24 января. От нечего делать спрашиваю:
- Кто Ира?
- Мама.
- Кто Саша?
- Папа.
- А кто Женя?
- Зенетька.
Спрашиваю еще раз: - Ну кто тебе Женя?
- Зенетька! А пьесто? Пьесто - Зенька.

Сегодня укусила меня за руку шутя. Я ей говорю:
- Фу, как нехорошо. Кусаются только собаки.
- Я собака.
- Тогда иди на улицу раздетая. Собаки не одеваются.
Пошла к двери. Потом возвратилась и говорит:
- Я Аня. Я не буду кусяться. Я деечка, а не собака.

Утром выхожу из ванной. Она спрашивает меня: - Помылась? Чистенькая теперь? - Получив утвердительный ответ, целует меня в щеку.
30 января. Строит гараж из кубиков для маленькой машинки и говорит мне:
- Зенетька, подези масинку а попку.
-А где у машины попка? - Спрашиваю я. Показывает на багажник.
Пока Аня подрастала, я зимой, прийдя с работы радовалась глядя на нее, а летом Анечку отвозили на дачу в Барыбино к бабуле с дедулей, а я уезжала в очередное поле.

Саша в мастерской художника Гостева	Саша с Аней на балконе в квартире на ул. Вавилова

Аня на детской площадке. 1976 г.	В моей квартире в Бирюлево. Аня танцует лебедя

Анечке 3 года	Первый раз в первый класс. 1979 г. Матвеевское.

Анечка в задумчивости	Аня повзрослела. Ей уже 14 лет. Около пруда в Бирюлево.

Курская магнитная аномалия

В 1973 году я поехала в качестве минералога в Белгородскую область с отрядом Куликовой, которая занималась изучением бокситов железорудного месторождения Курской Магнитной Аномалии (КМА). Там я познакомилась и подружилась с Таней Старостиной. Несмотря на большую разницу в возрасте мы очень хорошо понимали друг друга и одинаково воспринимали мир.
В отряде пять человек: начальник отряда Мария Федоровна Куликова - миловидная глуховатая женщина средних лет, лаборантка Таня Старостина - студентка вечернего факультета МГРИ, повар - лаборантка нашего института веселая толстушка Валентина Михайловна Мартынова, шофер - тридцатилетний очкарик Валентин Костяшин и я.

До Белгорода едем поездом. На вокзале нас встретил Валентин с машиной. Лагерь поставили в тридцати километрах от Белгорода. на опушке небольшого леса в одичавшем фруктовом саду, который остался от давно исчезнувшей деревни. Перед нами было огромное поле чудесных золотоголовых подсолнухов. Обеденный стол стоял под большой грушей и ее мелкие плоды иногда падали прямо к нам в миски.
Я поселилась в палатке вместе с Таней, и мы сразу подружились. Ей двадцать один год. Это удивительно добрый и тонкий человек, который понимает тебя с полуслова. Целые дни работали в кернохранилищах, куда нас отвозила машина. Одно из них находилось неподалеку от лагеря, а другое в пятидесяти километрах в деревне Яковлево, где была целая уйма голодных собак, которых мы прикармливали, делясь с ними своими завтраками. Вечером, после ужина, когда уже начинало темнеть, мы с Таней отправлялись на небольшой пруд, находившийся неподалеку от лагеря, слушать лягушачий хор. Мы прозвали этот пруд музыкальным, так как множество лягушек, населявших его, задавали такие концерты, что можно было заслушаться. Это действительно было приятно для слуха - и басы, и дисканты и еще какие-то неизвестные мне голоса. Но они пели так стройно , словно во главе хора стоял дирижер.

У Валентина была сибирская лайка, по прозвищу Рыжик. Палатка на двоих. Там стояли две раскладушки, на одной из которых спал Рыжик, а на другой его хозяин. Валентин по ночам слушал музыку, пил черный кофе и читал и иногда, засыпая, забывал загасить свечу. Как-то проснувшись в два часа ночи от громкой музыки, несшейся из приемника, я окликнула: "Валя, ты спишь?" Молчание. Окликнула еще. Опять молчание. Тогда я попыталась войти в палатку, чтоб задуть свечку и выключить приемник, но Рыжик так грозно зарычал, что я не рискнула. Зато проснулся Валентин: "Кого тут принесло?"- спросил он сонным голосом.
- Валя, загаси свечу.

Воспоминания, навеянные песней.

Вот опять по радио звучит песня "Сиреневый туман":

Наш "Сиреневый туман"! Боже, как давно это было... И вдруг в памяти так ярко всплывает картина: ночь в Курочкином Логу, костер на поляне перед палатками, с кипящим на нем чайником, в котором варится глинтвейн из собранных нами во время маршрута ягод. Вокруг костра разложены спальные мешки, и мы приступаем к трапезе. А потом, лежа на животах, будем петь бесконечные геологические песни и среди них эту - незабываемую. На лицах блики, отбрасываемые пламенем, глаза блестят от радостного возбуждения. У костра светло и жарко. А чуть отойдешь от него, окружит кромешная тьма. Только позже взойдет из-за гор луна. и деревья в ее свете будут отбрасывать загадочные тени. И мы уйдем в эту ночь, и начнется сказка. О, этот Курочкин Лог! Воспоминания, воспоминания...

Мы с Леней влюблены друг в друга. Когда затихает костер, и все разбредаются по своим палаткам, мы идем по долине среди залесенных гор. В небе плывет луна, освещая таинственным светом редкие легкие облака, плывущие над нами. Светят звезды. Деревья отбрасывают длинные тени на поляны, посреди которых стоят стога сена. Ночные фиалки испускают свой чудесный аромат. Наши сердца бьются в унисон и улетают туда - к звездам, в неизведанные миры. Слов нет, а только взгляды. Глаза светятся счастьем и красноречиво говорят о том, чего не выразишь никакими словами. Мы вместе! И не хочется думать о том, что это счастье кончится с окончанием лета. Мы разъедемся по разным городам и будут только письма, а потом и они исчезнут на много, много лет. И только через девятнадцать лет мы случайно встретимся снова и из почти затухшей искры опять разгорится костер и пламя его будет пылать еще ярче, чем в молодости.
Но пока мы вместе и строим радужные планы на будущее. Кончилось лето. По приезде в Москву мы бродили по вечернему городу, побывали на ВДНХ, любовались сверкающими на солнце брызгами большого фонтана. Красиво. Но ничто не могло сравниться с озером Булдым на Урале, освещенном по ночам луной и нашей лодкой, покачивающейся на лунной дорожке, и тишиной прерываемой только пением соловьев в прибрежных кустах. Мне грустно от того, что все это было уже позади. Через несколько дней мы расстались. Зимой были письма, его приезд на каникулы после сессии. Через год после распределения он уехал на Дальний Восток. Сначала были письма, а потом прекратились.

Как-то раз, гостившая у меня в 1972 году, моя подруга Инна Куренкина рассматривала вместе со мной альбомы с фотографиями. И вдруг ее удивленный возглас:
Женя! Откуда у тебя фотография нашего сотрудника? - и она указала на карточку Лени.

Недаром говорится "мир тесен". Особенно это справедливо среди геологов, которых судьба заносит в самые разные уголки нашей Земли. После окончания Воронежского Университета Леня был распределен на Дальний Восток. Там он женился, проработал несколько лет. Во время летних полевых работ его укусил энцефалитный клещ, после чего он долго болел и в конце концов врачи порекомендовали ему сменить климат. Он с семьей перебрался поближе к родным местам и устроился работать на один из рудников Курской Магнитной Аномалии, где со временем стал главным геологом горно-обогатительного комбината.

В сентябре 1972 года, после возвращения из экспедиции и отдыха на Черном море, я на обратном пути с юга заехала к Инне в Губкин. Мне очень любопытно было взглянуть на Леню, и мы с Инной пошли на автобусную остановку, где он по утрам садится на служебный автобус. Увидев меня, Леня остолбенел.
Из Москвы я написала письмо:

Запечатав это в конверт, я вложила его в другой конверт и отправила Инне с просьбой передать Лене, так как адреса я не знала.
И началась наша переписка, длившаяся целый год. Летом 1973 года я была в экспедиции в Белгородской области. В одном из писем Леня писал, что будет проездом с юга в Белгороде, и просил его встретить. Было воскресенье - день, в который мы обычно всем отрядом ездили на машине в город на базар. Меня подбросили до вокзала. Наш шофер Валентин обещал за мной приехать к шести часам. Поезд приходил в десять часов утра. И вот мы встретились. В нашем распоряжении целый день. Мы бродим по городу, гуляем в парке, заходим в кафе, в кино и все говорим, говорим и как-будто бы не было этих девятнадцати лет, в продолжении которых мы ничего не знали друг о друге. В шесть часов вечера отправляется поезд на Губкин. Надо расставаться. Он говорит:
- Давай купим тебе билет, и ты проводишь меня до Губкина, а утром вернешься на автобусе обратно.

Но я ответила, что не могу этого сделать, так как за мной сейчас приедет машина. Поезд ушел. Я стояла у вокзала в ожидании машины. Стал накрапывать дождик, который постепенно превратился в ливень. Прошел час, второй, а машины все нет. Куда деваться? Уже стало смеркаться, когда я поняла - что-то случилось, и никто за мной не приедет. Подошла к привокзальным таксистам, но они не соглашались ехать в темноту за 30 километров, и лишь один из них сказал: "Оплатишь оба конца, отвезу." Я согласилась. А куда мне было деваться? Поехали. Я внимательно смотрела на дорогу, чтобы не пропустить поворот к нашему лагерю. Тьма кромешная, но все-таки в свете фар мне удалось увидеть это место.
- Вот здесь, - сказала я шоферу. Он вышел, посмотрел вокруг и наотрез отказался сворачивать с шоссе, так как наверняка застрял бы в липком черноземе. Мне предстояло добираться пешком. Дождь все шел. Я промокла до нитки. Пришлось разуться, так как при первых же шагах ботинки снялись с ног. Даже босые ноги так засасывало, что расстояние в полтора километра я шла больше часа. Несколько раз сбивалась с дороги. Но вот, наконец, увидела мерцание огоньков - в лагере на столе под навесом горели свечи, и народ играл в карты. Заслышав мои шаги, кто-то спросил:
- Кто идет?
- Это я, - сказала я, появляясь перед ними с выражением радости на лице от того, что я наконец-то добралась до лагеря. Было 12 часов ночи. При виде меня раздался хохот:
- Да ты посмотри, на кого ты похожа!
И действительно - платье прилипло к ногам, волосы висели слипшимися космами, и вся я - и лицо, и руки, и ноги были испачканы черноземом.

Оказывается, наша машина при попытке поехать за мной на вокзал на первых же метрах застряла в черноземе. Поэтому я и не дождалась ее.

_____

В течение следующего года мы с Леней виделись несколько раз - то я приезжала к Инне, то он - в командировки в Москву.

И вот наступил 1975 год. Какая же счастливая весна была в этом году! Мы опять вместе. Переделкино. Он живет в санатории, а я на даче, которую мы снимаем здесь из года в год. Гуляем в лесу, собираем ландыши, плаваем по пруду на лодке, купаемся - целые дни проводим вместе. Разлучаемся только на ночь и на те часы, когда в санатории обед и ужин. О чем мы только не говорим. О жизни, об искусстве, о книгах. А, иногда, молчим и думаем как будто каждый о своем, а потом кто-то из нас задает вопрос, и оказывается, что другой только что об этом подумал и хотел спросить то же самое. Телепатия!

Но и эта весна кончилась. Последний день вместе. сердце разрывается. За месяц я так привыкла к своему счастью, когда тебя понимают с полуслова, когда выполняется любое твое желание, когда трудно расстаться даже на несколько часов.
Вокзал. Перрон. Мы стоим под фонарем. Поезд скоро тронется, и я не могу сдержать слез. Последний звонок. Меня душат рыдания. Поезд трогается. Он вскакивает на ходу на подножку, я иду рядом. А потом видны только два красных огонька последнего вагона, и я одна тихо бреду по платформе, захлебываясь слезами.

Но наступает следующий день с его заботами, сборами в предстоящую экспедицию, и становится легче. Через несколько дней едем в Тулу, а потом в Закарпатье.