На Рижском взморье в Лиелупе

Еще запомнилось лето 1964 года, когда мы были в Прибалтике, куда нас пригласил дядя Женя (двоюродный брат моего папы) на свою дачу под Ригой в приморском курорте Лиелупе. Саше было уже 12 лет и он был настоящим помощником в дороге. Мы приехали вдвоем в Ригу, и на другой день дядя Женя отвез нас на дачу, которую он построил сам. Она была сделана из аргалита. Внизу две комнаты с двухэтажными кроватями, а наверху солярий с шезлонгами. Через несколько дней к нам приехала мама с Алешей. Мы ежедневно ходили на пляж, где дети играли в мяч или строили песчаные замки. Бывали в сосновом лесу, в котором собирали голубику и чернику. Проходя по улицам поселка, зашли в экскурсионное бюро и купили билеты на экскурсию в Сигулду. Эта поездка была интересной и доставила нам всем удовольствие. Иногда ходили в кафе-мороженое, чтобы доставить детям радость. Лето заканчивалось и пора было уезжать. Я поехала в Ригу за билетами. К моему ужасу все билеты до первого сентября были уже распроданы. А ребятам надо поспеть к началу занятий в школе. Что делать? И вдруг среди вокзальной толчеи промелькнуло знакомое лицо. Кто это?... Вспомнила - с этой женщиной мы катались на горных лыжах на Кавказе позапрошлой зимой, когда с Левой ездили по туристическим путевкам на горнолыжную базу в Теберде. И она меня узнала:
- О! Как вы здесь оказались? - воскликнула она.
- Да вот, пытаюсь достать билеты в Москву, но ничего не получается, - грустно сказала я.
- Ну, вам очень повезло, что вы встретили меня. Я здесь главный кассир, и билеты для вас найдутся.
Через десять минут билеты были у меня в сумке. Везет же иногда.

Плывем в Уфу

Летом 1966 года мы с мамой и Сашей отправились в пароходное путешествие от Москвы до Уфы. Вместе с нами поплыли Зоя Пудовкина со своей мамой Ириной Алексеевной и четырехлетней дочкой Ирочкой. Пароход был не туристический, а рейсовый. Поэтому на каждой пристани сменялись пассажиры. В городах пароход стоял долго и мы отправлялись в экскурсии на экскурсионных автобусах. Но зеленых стоянок было мало. И то только потому, что капитан теплохода пошел навстречу просьбам пассажиров-туристов. На одной из таких стоянок Саша познакомился с какой-то девочкой своего возраста. Во время купанья они уплыли так далеко, что мы не могли их докричаться. Время стоянки закончилось. Капитан дал гудок, а их нет. Еле уговорили капитана задержать пароход. Но он очень рассердился и сказал, что раз пассажиры не соблюдают дисциплины, то больше незапланированных стоянок не будет. Я думала, что он только пригрозил, но к сожалению это обещание было выполнено.

На пароходе было скучно. Плывешь и плывешь мимо красивых мест. Хочется в лес, под прохладную тень деревьев, а тут сиди на одном месте и любуйся на все это издалека. Мы с Зоей и детьми валялись на раскаленной верхней палубе и загорали. Мамы наши читали книжки, беседовали и были всем довольны. А моя мама, привыкшая к движению, ежедневно проходила быстрым шагом по палубе двадцать кругов, так что сидевшие в шезлонгах люди только успевали убирать с дороги свои вытянутые ноги.

На седьмой день плавания утром мы причалили к пристани Уфы, где простояли двенадцать часов перед тем, как двинуться в обратный путь. В нашем распоряжении был целый день. Сначала мы искупались на пляже неподалеку от пристани, а потом Зоя с семейством отправились осматривать город. Мы же решили посетить Старую Уфу, где жили во время эвакуации.

За 23 года, что мы здесь не были, Уфа изменилась до неузнаваемости. На том месте, где стояла церковь, рядом с которой была пекарня, дразнящая во времена военных лет, проходящих мимо голодных людей, запахами свежеиспеченного хлеба, стоял высокий обелиск, возведенный в честь 400-летия добровольного присоединения Башкирии к России. По главной улице Старой Уфы, той самой, по которой у меня не хватило сил тащить вверх тяжелый рюкзак с картошкой темной ночью 1942 года, ходили троллейбусы, и вместо булыжной мостовой был асфальт. Выйдя из троллейбуса, свернули направо и, пройдя немного, оказались на Усольской улице. Здесь не изменилось ничего. Ни асфальта, ни булыжника тут не было, и дорога наполовину заросшая травой , как и прежде была вся в рытвинах и ухабах. Только, покосившиеся от времени дома несколько вросли в землю. Вот и дом N 24, в котором мы жили, будучи в эвакуации. Мы остановились перед воротами. Сердце тревожно забилось, и моментально вспомнилось все: и суровые зимы, и голодное наше житье, и бесконечные километры, которые мы с мамой ежедневно отсчитывали от центра города, где находилось место нашей работы, до этого самого дома. Ворота были заперты. На наш стук вышла молодая женщина.
- Вам кого? - спросила она.
- Нам Елену Елизаровну. Мы жили у нее в войну.
- Елена Елизаровна уж 14 лет как померла, а я ее внучка, - ответила женщина. - А это вот мой сынок, - указала она на маленького мальчика, сидевшего на горшке возле клумбы с цветами. - Да вы проходите, проходите в дом. Мама, - крикнула она, - смотрите кто к нам приехал.

На ее зов вышла пожилая женщина - невестка Елены Елизаровны. Она нас не очень хорошо знала, так как во время войны жила на другой улице и сюда приходила редко, но все-таки вспомнила. Нас пригласили в дом, накрыли на стол и стали потчевать чаем с печеньем. Оглядываясь по сторонам, я сказала:
- А здесь все также; ничего не изменилось, все как было.
- Как это ничего не изменилось? - произнесла обиженным тоном старшая женщина. - Вот недавно только обои поклеили новые.

Посидели мы с ними, поговорили, вспомнили военные годы. Мама сказала:
- У меня ведь тут сын похоронен в 1943 году. Хотелось бы сходить на кладбище. Да не знаю, найдем ли могилу.
- Да, я знаю, - откликнулась хозяйка. - Пока жива была Елена Елизаровна, она все ходила, ухаживала за могилкой. А уж как померла, так с тех пор никто и не был. Наверное, уж нет могилки то.

День клонился к вечеру. Мы посмотрели на часы. Пора было прощаться с гостеприимными хозяевами и возвращаться на пристань. Через неделю наш теплоход пришвартовался к пристани в Химках.

Любимица рентгеноструктурной лаборатории моя подруга Зоя Пудовкина

Мой отпуск кончился, но лето еще продолжалось. Появилась возможность отправить Сашу в Крым на археологические раскопки вместе с Левиной сестрой Риммой. После окончания работ они вдвоем отправились в путешествие по побережью Крыма. Денег у них не было на то, чтобы снимать какое-либо помещение, и приходилось ночевать где попало - то на пляже, то на территории какой-нибудь турбазы.

Кончилось лето. Наступила осень, потом зима и потянулись однообразные дни: подъем, завтрак, работа, магазины, готовка, стирка, уборка и никакого просвета среди этих будней. Разве что Новый Год и день рождения мамы под старый Новый Год. В эти дни всегда собиралось много гостей, была украшенная елка, устраивалась беспроигрышная лотерея и карнавал. После встречи Нового года все от мала до велика наряжались в маскарадные костюмы, одевали маски, гремела музыка, все высыпали на лестницу и начиналось всеобщее веселье вместе с соседями. Потом соседи приходили к нам, мы к соседям, затем шли на улицу, продолжая веселиться и петь песни. И так до утра.

Меня вызывают в школу

Саша учился хорошо, и я никогда не проверяла его уроков. И вдруг в 1967 году, когда он был в восьмом классе, меня вызывают в школу. "К чему бы это?" - подумала я; но пошла и предстала перед классной руководительницей по фамилии Карманова, с которой встречалась только на родительских собраниях и слышала о Саше только положительные отзывы. Это была молодая приятная преподавательница, ведшая у девочек домоводство. В ответ на мой вопрошающий взгляд она сказала:
- Почему ваш сын берет уроки английского языка в те часы, когда он должен быть в школе?
На моем лице изумление:
- Как?! Он сейчас вообще не занимается английским.

Оказывается Саша, прогуливал уроки и говорил учительнице, что занимается языком. За это вранье я его очень серьезно наказала. Они всем классом собрались на зимние каникулы поехать в Ленинград. У меня на эту поездку денег не было, но я намеревалась их занять. И вдруг это ужасное вранье.
- Ты не поедешь в Ленинград, - сказала я.
Саша гордый и просить отпустить его не стал. Но через некоторое время меня вызвала Карманова:
- Простите его и отпустите на экскурсию, - уговаривала она, - Иначе он вам этого не простит.

Но я была неумолима, и в Ленинград Саша не поехал. Конечно, это было жестоким наказанием, и мне самой было до боли жаль лишать его этой поездки. Но, если спустить с рук один раз, - подумала я, - то это может повториться и в будущем. А тогда уже не справится. Мне до сих пор досадно, что сын лишился удовольствия провести каникулы в Ленинграде. Но тогда я наверное поступила правильно, так как это отбило у него всякую охоту врать.

Потом меня еще раз вызывали в школу. Это было уже в десятом классе. Тут уж не по Сашиной, а по моей вине. На этот раз меня призвал сам директор.
- Почему Халезов не носит школьную форму, а ходит в каком-то дурацком вязаном свитере? - строго глядя на меня, вопрошал он. - Откуда у него такой свитер?!
- Это я связала, - робко ответила я, обидевшись за осуждение моего произведения, над которым я так старательно корпела ночами.

В то время все ученики обязаны были носить грубую суконную форму отвратительного мышиного цвета. В старших классах, когда ребятам хотелось выглядеть прилично, они не желали одевать эти арестантские костюмы. Многим это сходило с рук, а Сашин свитер, связанный красивой вязкой из грубой толстой шерсти болотного цвета, почему-то директору не понравился.

Я решаю защищать диссертацию

Работа в лаборатории была совсем неинтересной и это угнетало меня. Чтобы освободиться от нее был только один выход - защитить диссертацию. Это решение я приняла мгновенно в конце мая 1967 года. Пошла в университет, узнала расписание вступительных экзаменов в заочную аспирантуру. Они начинались через несколько дней. А за месяц до этого мы с Левой купили туристические путевки по реке Чусовой на плотах, о чем мечтали всю зиму. Последний экзамен в МГУ был назначен на 21 июня и приходился как раз на тот день, с которого начиналась путевка; не долго думая, но все же с сожалением, я продала путевки и засела за книги. Лева освободил меня от домашнего хозяйства. Занимаясь с утра до ночи, я сдала все экзамены и в конце июня была зачислена аспиранткой на кафедру минералогии геологического факультета МГУ к Георгию Павловичу Барсанову. Большое участие в моем поступлении приняла моя однокурсница Лия Яхонтова, которая к тому времени была уже доцентом этой кафедры.

Чтобы вознаградить себя за столь праведные труды, я решила отдохнуть, и мы с Сашей поехали в Ленинград, оттуда в Петрозаводск, а затем на "метеоре" по Онежскому озеру в Кижи. Я смотрела на воду, и прежде чем увидеть сами Кижи, увидела их отражение в водной глади. Показалось, что мне снится прекрасный сон - до того это было необычно и как-то сказочно.

Мы приехали туда как незваные гости, так как путевок у нас не было. Начальник турбазы не хотел с нами и разговаривать. Но так как туристов было мало, и турбаза наполовину пустовала, он, взяв с нас какую-то мзду, выделил нам палатку с двумя раскладушками и матрацами; на простыни и одеяла не расщедрился. По ночам было довольно прохладно. Днем мы купались, плавали на лодке, грелись на нежарком солнышке, а ночами дрожали, после чего я расплатилась радикулитом. Прожив на этом сказочном острове неделю, мы уехали. В Ленинграде нас встретила мама, с тем чтобы вместе побродить по городу. Но у меня так мучительно болела спина, что бродить не хотелось.

Мне теперь, как аспирантке полагался дополнительный отпуск, и мы, приехав в Москву, сняли дачу в Переделкино. Вернее не дачу, а просто сарайчик без фундамента, где через щели между досками пола прорастала трава. Здесь я решила заниматься. От сидения целыми днями в сыром помещении спина моя пришла в полную негодность. Я перестала спать ночами - так она проклятая болела. И тут на помощь пришла мама. Она взяла отпуск и по два-три часа заставляла меня ходить вместе с ней по лесным дорожкам очень быстрым шагом. Через полчаса я начинала отставать, так как спина болела все сильнее и сильнее и, наконец, не выдерживая, говорила:
- Мама, я больше не могу. Давай посидим.
- Неужели так сильно болит? - удивлялась мама, - Ну тогда отдохнем немножко.
Мы садились на какое-нибудь бревнышко, о чем-нибудь беседовали, но через некоторое время я с трудом поднималась, и мы опять шли и шли. Прийдя домой я сваливалась на кровать и от изнеможения моментально засыпала. Так продолжалось две недели, по истечении которых я стала совершенно здоровой. Такой у мамы был метод лечения. Она считала, что самое главное это не сдаваться и уметь себя преодолеть.

В Москве я серьезно взялась за дело. Днем исполняла свою текущую работу, а по вечерам занималась диссертацией. Взяла свой отчет по циркону щелочной полосы Урала, написанный в 1959 году, порылась в литературе, внесла новые данные, провела рентгенографические исследования по содержанию гафния в разных кристаллографических типах цирконов. Просидела второе лето в Переделкино за написанием диссертации, но уже не в этом сарае, а в настоящем доме на втором этаже, и 29 декабря 1968 года защитила кандидатскую диссертацию.

Период перед защитой был для меня очень трудным по двум причинам.

Однажды, темным дождливым октябрьским вечером, проводив Леву на работу в ночную смену, я поехала к маме на улицу Ферсмана. Было девять часов вечера. От метро "Академическая" прошла по Профсоюзной, свернула по тропинке на пустырь, через который надо было пройти, чтобы выйти на улицу Ферсмана. Иду, всматриваясь в лужи под ногами. Навстречу идет мужчина интеллигентного вида. Я и внимания на него не обратила. Вдруг, поравнявшись со мной, он делает прыжок, сваливает меня с ног прямо в лужу, наваливается на меня и дальше происходит что-то совсем невероятное - он ведет себя как дикий зверь - начинает меня кусать и щипать... Я закричала.
- Замолчи! Или я тебя зарежу, - прошипел он, приставляя к моему горлу нож. Я пыталась вырваться и, несмотря на угрозы, орала во все горло: "Помогите, помогите!". Это было почти под окнами маминой квартиры, но никто меня не услышал, так как там на полную громкость был включен телевизор - все смотрели какой-то интересный фильм. А этот зверь все кусал и кусал меня - в лицо, в шею, продолжая на словах угрожать ножом и придушивая рукой за горло. Я уже думала, что кончена моя жизнь... И вдруг кто-то прибежал на мой крик, схватил его за шиворот, оторвал от меня, и между ними завязалась драка. Я вскочила и увидела, что моим спасителем был совсем молодой мальчишка.
- Беги! - крикнул он. Я побежала. До дома было всего то метров пятьдесят. По тротуару вдоль дома прогуливался с собакой какой-то мужчина в шляпе. Увидев меня растерзанную и грязную, с глазами, в которых застыл ужас, он равнодушно спросил:
- Вы не знаете, кто это так кричал? ...
Я влетела на третий этаж, нажала кнопку звонка и не отпускала ее, пока дверь не открылась.
Пугаясь моего вида, мама воскликнула:
- Что с тобой?!
Не раздеваясь я кинулась в комнату и стала, как волчок, бегать вокруг стола, совсем потеряв дар речи.
- Да, что с тобой? Скажи же!
- Он там... на пустыре, - прохрипела я.

Дика, гостивший в это время в Москве, схватил Кадо и выбежал из дома. Кругом все уже было тихо. На улице никого не было.
Я в ванной, сдернув с себя мокрую и грязную одежду, стояла под душем и пересчитывала укусы и синяки. От такого потрясения что-то случилось с моим голосом - сначала охрип, а на другой день пропал вовсе. Пришла на работу, а сказать ни слова не могу. Неделю объяснялась записками. Я уж было перепугалась. Вдруг это надолго. А как же защита?

Мама настаивала на том, что об этом случае надо заявить в милицию. Я протестовала:
- Не надо. Меня затаскают, а мне сейчас не до того. Скоро защита, а у меня еще далеко не все готово.
Но мама все-таки обратилась в милицию, и там выяснилось, что я была сороковым человеком, подвергшимся нападению на этом пустыре за последний месяц. Через некоторое время меня вызвали в милицию, и следователь стал спрашивать о приметах напавшего на меня человека. А что я могла сказать? Только то, что он был высокий, одет в черное пальто и что у него были темные кудрявые волосы. Прошло еще какое-то время и выяснилось, что это был наркоман, и, что уж совсем странно - он был научным сотрудником Физического института Академии Наук, здание которого находилось неподалеку от этого пустыря.

Только я опомнилась от этого потрясения, как судьба послала мне второе. За полтора месяца до защиты мы очень серьезно поссорились с Левой и должны были расстаться.

А все огромные листы таблиц и диаграмм чертил для меня он. И тут я осталась без руля и без ветрил - больше половины листов еще не начерчено, а чертежное бюро в нашем институте перегружено, и обращаться туда бесполезно. Я в отчаянии. Лева понял это и, несмотря ни на что, доделал всю работу, за что я, конечно, была ему благодарна.

До этих двух происшествий я страшно боялась защиты. Боялась, что язык прилипнет к небу, и я не скажу ни слова. Тогда мы вместе с Зоей Пудовкиной - моей подругой и сотрудницей, которая вскорости тоже должна была защищать диссертацию и тоже боялась, - не нашли ничего лучшего, как отправиться к гипнотизеру, чтобы он внушил нам, что это совсем не страшно. Сейчас смешно вспоминать об этом. Но тогда было не до смеха - мы панически боялись защиты. Нам порекомендовали одного известного гипнотизера и дали адрес, где он принимает. Пришли мы по этому адресу и увидели вывеску: "Психиатрическая больница". Растерялись - может быть не стоит туда идти? А потом решились. Раз уж пришли, то зайдем. Вошли в какой-то полутемный, грязный коридор с такими запахами, что пришлось зажать нос. Кругом как в аду - скопище сумасшедших, крик, гам, странные походки, странные ужимки. Спросили у проходившей медсестры, где найти нужного нам врача. Она послала нас на второй этаж. Подошли к кабинету. Надпись: "Тихо. Идет сеанс". Сидим, ждем. Долго ждали. Наконец вышел доктор: "Вы ко мне? Проходите. Давайте направление."

Но у нас нет направления, и мы, сбиваясь и волнуясь, излагаем причину, по которой мы пожаловали. Вдруг доктор начинает хохотать и сквозь безудержный смех произносит:
- Да ведь это нормально, если вы будете волноваться во время защиты. Все волнуются. Я ничем не могу вам помочь.
Мы с Зоей настаивали:
- Ну пожалуйста, мы очень просим Вас, проведите с нами сеанс гипноза.
- Если уж вы так хотите, - сказал он, продолжая смеяться, - обратитесь к заведующей отделением. Если она разрешит, то пойду вам навстречу.
Мы, не долго думая, отправились к заведующей. За нами вошел в ее кабинет улыбающийся гипнотизер:
- Доктор, примите этих девушек. Они пришли к нам с весьма необычной просьбой. С такой просьбой к нам еще никто не обращался, - сказал он , еле сдерживаясь от смеха.
- Ну, так в чем же состоит ваша просьба? - спросила заведующая.
Мы, опять смущаясь и сбиваясь, повторили то же самое, что и гипнотизеру, и она тоже подняла нас на смех. Так мы и ушли не солоно хлебавши, и сами смеялись всю дорогу до дома.
Вопреки ожиданиям, защищая диссертацию, я почти не волновалась, вероятно потому, что мои личные дела в то время давали повод к гораздо большим волнениям.
Дома праздновали мою защиту. Было много друзей, родных и сотрудников. Саша немного опоздал к началу, а когда пришел и сел за стол, то произнес, очень растрогавший меня, тост:
- Тут наверное уже много говорили о защите и о работе, а я хочу пожелать маме большого личного счастья.

Поступление Саши в МГУ

Весной 1969 года Саша окончил школу и сдавал экзамены в МГУ на физический факультет. Когда дети, особенно сыновья, сдают экзамены в высшее учебное заведение, то родители всегда волнуются. И я не была исключением. После каждого экзамена абитуриенты обычно закатываются куда-нибудь, и домой возвращаются поздно, а родителям, естественно, хочется поскорее узнать о результатах. Вот и собираются они у выхода из Университета, и поджидают с волнением своих повзрослевших детей. Вся площадь перед факультетом заполнена людьми и машинами, на которых приехали более обеспеченные родители (каких в то время было довольно мало).
Открываются университетские двери, и оттуда выкатывается лавина ребят. Родители ищут глазами своего "ребенка". Я увидела Сашу, подлетела к нему и спрашиваю, с волнением всматриваясь в выражение его лица:
- Ну как? -
А он сердито посмотрел на меня и вместо ответа сказал:
- Зачем ты пришла? Что я маленький? Пожалуйста больше не приходи.
Мне было обидно. В этот момент я вспомнила сразу два эпизода из Сашиного детства.

Эпизод первый. Саша учится в четвертом классе. Вечером, когда он лег спать, я подошла к его кровати и наклонилась чтобы, как всегда, поцеловать его перед сном. И вдруг он мне заявляет:
- Больше я с тобой целоваться не буду, потому что герои с мамами не целуются, а я хочу быть героем.

Эпизод второй. Саша кончил пятый класс и уезжает в пионерский лагерь "Мирный" в Верею. Во дворе академического института ИГЕМ стоят автобусы. Вожатые строят ребят по отрядам, и каждый отряд садится в свой автобус. В толкучке я не успела с сыном попрощаться. Он уже сидит в автобусе. Я подхожу к окошку окликаю его, а он делает вид, что не слышит, потому что считает себя уже взрослым и не хочет при всех целоваться с мамой, как маленький. Когда автобусы уехали, меня душили слезы.

Но это отступление. Так вот, Саша благополучно сдал все экзамены и поступил в МГУ. Всех студентов в августе отправили на стройку, откуда Саша ежедневно приезжал на дачу в Переделкино где жила я и моя подруга Ляля со своей дочкой Леной.

Саша в стройотряде после окончания первого курса. 1970 г.	Около МГУ на Ленинских горах

Последнюю неделю августа мы - Ася с Максимом, я с Сашей и Алеша были в Пущинском заповеднике, где остановились в гостинице Академического городка Пущино. (Леля в это время была в экспедиции.) С нами был и верный Кадо, которого мы устроили в сарае ближайшей деревни. Ася варила ему каши, а ребята относили ее и гуляли с собакой. Погода стояла прекрасная. Мы купались в Оке и загорали. Ходили за грибами. Белых было, как говорят, хоть косой коси - насушили на всю зиму. Все отдыхали, а Ася трудилась - шила Максиму форменную курточку. Саша стал в эту осень студентом, а Максим должен стать первоклассником.

По возвращению в Москву мы с Асей 1 сентября провожали Максима в первый класс. Вечером отмечали это событие, надарили ему шоколадных медалей, и он выглядел очень важным и довольным.

Женитьба Саши

Во время работы на стройке Саша подружился со своей однокурсницей Ирой Кучерук, на которой вскоре женился, не сказав об этом ни мне, ни Ириным родителям. Мы не знали о том, что наши дети женаты целый год. Только через год после того, как они расписались, осенью 1971 года была шумная свадьба в доме Иры, после которой молодые поселились у нас в коммунальной квартире на Малой Калужской.

Весной 1972 года мы переехали в отдельную двухкомнатную квартиру на улицу Вавилова.

После получения мною кандидатского диплома работать стало интересней. Меня включили в тему Эдуарда Фомича Минцера, который занимался минералогией висмута. Работа стала целенаправленной. И самое главное для меня было то, что я смогла снова выезжать на полевые геологические работы.