|
|
|
|
|
И опять Ловозерские горы Итак, я стала сотрудницей Лаборатории Редких Элементов ИГЕМа. Не используя отпуск, который мне полагался после защиты диплома, я сразу же поехала в поле, также, как и в прошлом году, на Кольский полуостров в Ловозерские горы. Основной состав был тот же, что и в 1948 году. Только некоторые студенты поменялись, да не было завхоза Лукьянов и разбойника Кияшко. Вместо него был шофер Миша - вполне добропорядочный, трезвенник, но зануда, индивидуалист и скупердяй. Ну, да людей без недостатков не бывает. По крайней мере, можно было быть уверенными, что он нас нигде не перевернет и не обманет. Женя, Игорь, Лева и я после защиты дипломов стали научными сотрудниками. Вместе с Володей Федоровичем поехал его приятель и однокурсник Юра Горелов. Теперь они вдвоем увлеченно писали маслом картины и оба ходили перемазанные красками, только в отличие от Федоровича Горелов не был рыбаком. Так как я в этом году была уже дипломированным работником,
мне полагалось иметь своего коллектора. Им стал Андрей Халезов. Уходим в горы. Из базового лагеря на озере Ильма наш отряд из трех человек уходил в горы, чтобы быть поближе к пегматитовым жилам, изучением которых нам предстояло заняться. Нагрузив на себя снаряжение и продукты, мы двинулись в путь. С нами шли еще Женя со своим коллектором. Сначала надо было подняться от подножия Ловозерского массива по отрогу горы Аллуайв на плато, а затем, пройдя по плато гор Аллуайв и Ангвундасчорр несколько километров, спуститься в цирк, на дне которого было небольшое озеро под названием Сенгисъявр. Идти вверх было трудно. На спине тяжелый рюкзак, а
сверху привязан спальный мешок. Я отставала от ребят, а Игорь только покрикивал: Иногда приходилось отдыхать, прислонившись к выступу
скалы спиной. По плато было идти легче. Наконец мы спустились к озеру. И я лежала до тех пор, пока они не кончили зашивать палатку. Но к этому времени можно было выжимать как спальник, так и мою одежду, равно как и два другие спальника и одежду ребят. Промокло все. На полу палатки лужа. Кое-как вытерли ее мешочками для образцов, но пол все равно мокрый. Надо было как-то подсушить хоть белье на себе. Мы подожгли несколько таблеток сухого спирта в алюминиевой миске и прыгали (ребята в трусах, а я в трусах и майке) над синим пламенем, как индейцы. А за палаткой вместо дождя уже шел снег. Кое-как обсохнув,
расстелили на пол прорезиненный плащ Игоря. Наступила ночь. Мы дрожали
от холода. Выпив по глотку спирта, стали укладываться спать. У меня было
ватное одеяло, которое также насквозь промокло. Общими усилиями мы его
кое-как отжали. Затем легли на резиновую подстилку и накрылись мокрым
одеялом. Но холод пробирал до костей, спать было невозможно. Итак, ребята по очереди лежали внизу до тех пор, пока
не окоченеет спина, а я с одним из них по очереди была одеялом. Так что
в этом "слоеном пироге" могла спать только "начинка".
Так и крутились всю ночь и, конечно, совсем не спали, а только тот, кто
попадал в середину, мог хоть немного согреться. Не видно было даже своей собственной руки. Все как в молоке. Вылезать из палатки по надобности приходилось по команде всем вместе, во-первых, для того, чтоб лишний раз не открывать палатку (вернее, не расстегивать, так как низ весь был завален снегом и мы вылезали в щель в верхней части палатки) и не натаскивать в нее снега, а во-вторых, чтоб не заблудиться (найти в этом тумане палатку, отойдя от нее два шага, было невозможно; звук голоса тоже терялся и по нему нельзя было ориентироваться). У нас были крупы и несколько банок консервов, да еще
немного картошки. Но готовить не на чем, так как примуса не было. Дров
тоже не было. Кругом одни скалы. Наши умные головы сообразили выбрать
место для лагеря поближе к пегматитовым жилам и в километре или двух от
леса. Не ожидая такой непогоды, мы думали потратить день на заготовку
дров. Поскольку наши планы рухнули, приходилось экономить на желудках:
три раза в день подогревали прямо в алюминиевой ложке консервы (каждому
по одной ложке), отрезали по кусочку сала и по ломтику хлеба. Перед едой
выпивали по глотку спирта, чтоб не окоченеть окончательно. Вот и вся еда
на день. Но, несмотря на это, мы не унывали - рассказывали анекдоты, хохотали
и пели: "Помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела".
Мы вытащили все наши мокрые пожитки и спальники, и разложили сушить на крышу палатки и на камни. Позавтракали в этот раз посытнее и решено было отправить Андрея на Ильму за продуктами. Была чудесная погода, на небе ни облачка. Все в прекрасном настроении. Андрей ушел с намерением к вечеру вернуться. Мы с Игорем собирались сходить вниз за дровами. Вдруг во второй половине дня нас снова накрыло туманом.
Наступил вечер. Андрея нет. Мы стали волноваться. Через некоторое время послышались чьи-то шаги. "Слава
Богу, Наверное, ребята идут", подумала я. Но, к моему разочарованию,
это оказались два местных геолога, которые шли через горы в свой лагерь
и совершенно случайно набрели на нашу палатку. Они меня напугали: Было очень тревожно. Где же Андрей? Остаток ночи не
спали, а утром пошли искать его вместе, взявшись за руки, чтоб не потерять
друг друга в непроглядном тумане. Шли вверх, по направлению к плато, и
все время кричали: "Андрей, Андре-е-ей!" Но наши голоса тонули
в тумане и никто не отзывался. Я была вне себя от страха за Андрея. Куда
же он пропал? В голову приходили самые ужасные предположения. Дождь кончился, выглянуло солнце. Горы были засыпаны снегом. Мы продвигались очень медленно, так как идти по осыпи было опасно - снег скрывал пустоты между камнями и, оступившись, можно было сломать ногу. Наконец спустились с горы и вот мы в лагере. Там нас ждал горячий обед. Выслушав рассказ о наших приключениях, Кузьма Алексеевич заставил нас выпить по полкружки разведенного водой спирта, чтобы, не дай Бог, не заболели. После спирта и бессонной ночи мы так крепко заснули, что проспали шестнадцать часов подряд. Наутро двинулись в обратный путь к нашей палатке.
Взобравшись на плато, отыскали в скале рюкзак, спрятанный накануне, и
через четыре часа пути были на месте. Первое, что мы сделали - это запаслись
дровами, спустившись за ними туда, где начиналась лесная зона. А затем
начались наши рабочие будни: ходили в маршруты, описывали и зарисовывали
пегматитовые жилы, брали образцы, писали этикетки. В общем, все как полагается.
По вечерам готовили на костре еду, ужинали, что-нибудь рассказывали друг
другу, читали. А потом Игорь ушел от нас и мы остались вдвоем. Через некоторое время, перевалив с севера на юг гору Сенгисчорр, перекочевали из холодного безлесного цирка ниже, в уютное лесное место долины речки Тавайок. Там у нас началась совсем другая жизнь. Дрова были кругом, но до обнажений с пегматитами приходилось подниматься в гору. За то в плохую погоду можно было обсушиться и обогреться у костра, не отходя от палатки.
Но иногда, а вернее раз в неделю, все сотрудники Кузьмы Алексеевича (Маша Кузьменко, Дуся Еськова, Женя Семенов, Лева Бородин, Игорь Тихоненков и я) собирались у Маши, которая жила возле церкви (в те годы служившей складом) на Ордынке, находящейся неподалеку от Старомонетного переулка, где был наш Институт. Мы шли туда сразу же после работы. Спускались в глубокий подвал и попадали в большую и шумную коммунальную квартиру, в которой Маша со своей четырехлетней дочкой Наталкой занимала маленькую комнату. Как только входишь в такую квартиру, тебя охватывает удушливый сырой воздух, пропахший какой-то ужасающей смесью плесени, общественного туалета и кухонного чада. В машиной комнате на сводах потолка и, побеленных в верхней части, стен проступали огромные сырые зеленоватые пятна с осыпающейся штукатуркой. Дневной свет проникал через маленькое окошко, расположенное под самым потолком и наполовину утопленное в земле. В это окошко была видна только обувь прохожих. Даже в дневное время нельзя было обходиться без электрического освещения. Убранство комнаты состояло из дивана, детской кроватки, шкафа, стола и стульев. Но тем не менее здесь была гостеприимная хозяйка - Маша, которая, как только мы приходили, спешила на кухню для того, чтобы поставить на газ чайник. Мы в это время выкладывали на стол свои бутерброды и кое-что еще. Эта бедная и душная комнатка служила нам клубом. Здесь
перед нами стояло две задачи: материальная и духовная. Доктор наук - Олег Дмитриевич Левицкий, входя к нам
в рабочий кабинет для обсуждения с Кузьмой Алексеевичем каких-нибудь научных
вопросов, сразу выкладывал десятку, говоря с улыбкой: Таким образом, за неделю у нас собиралась солидная
сумма, которой хватало на покупку бутылки вина и кое-какой снеди.
Хибины. 1950 год. Прошла зима и наступило лето 1950 года. В этом году Кольская экспедиция, возглавляемая Кузьмой Алексеевичем Власовым, отправляется в Хибины. Со мной едут Андрей Халезов и сотрудница химической лаборатории ИГЕМа - моя подруга Ляля Бычкова (Крутецкая). Выехали из Москвы 25 июня большой компанией. В этом году кроме нашего постоянного состава (Кузьма Алексеевич, Маша, Дуся, Женя, Игорь, Лева) было много новых людей. Всего набралось около двадцати человек. Состав был довольно разноперый и по характерам, и по возрасту, и такого, как прежде, сплоченного коллектива не получилось. Но нас это мало трогало, так как вскоре мы должны были своим отрядом уйти с базы на север Хибинского щелочного массива. Два дня ставили базовый лагерь на крутом берегу речки Вудъяврйок. Недалеко от нас на горке стоял дом турбазы, а напротив через речку - знаменитый Полярно-альпийский Ботанический сад, славившийся своими рододендронами и другими экзотическими растениями, выращиваемыми в благоустроенных теплицах. В трех километрах от нас апатитовый рудник с рудничным поселком, который назывался Апатитовая Гора. Место для лагеря было выбрано не особенно удачно. Кругом ни одного кустика и поэтому, когда палило солнце, в палатках становилось нестерпимо жарко. Но зато ничто не препятствовало часто дующим здесь ветрам, которые разгоняли многочисленную мошкару. Погода на севере меняется очень неожиданно. Вот и на этот раз, только собрались отправляться в путь, как вдруг полили дожди, спустились туманы и сразу стало холодно так, что пришлось одевать тулупы. Мы застряли на базе. Делать было совершенно нечего. Читали, играли в карты, рассказывали анекдоты, писали письма и с нетерпением ждали прояснения. Пайкуньявр. Наконец наступил
день, когда мы отправились в сопровождении рабочего с двумя навьюченными
лошадьми на север Хибин к озеру Пайкуньявр. На расстояние два километра,
пока шла дорога до озера Малый Вудъявр, на берегу которого прошли мои
самые лучшие детские годы, нас и наши вещи подвез на машине наш шофер
Лева Шеришевский. И мы поехали без дороги, по кочкам, подпрыгивая, как мячики, и почти касаясь головами тента машины. Проехав полкилометра, остановились перед мореной в небольшой березовой рощице. Разгрузили машину, навьючили лошадей, распрощались с Шеришевским и отправились в дальнюю дорогу. Мужчины вели лошадей, а мы с Лялей шли налегке по тропе, которая вилась по долине Кукис-вум, разделявшей горы Кукисвумчорр и Поачвумчорр. По направлению к северу долина сужалась. В самой узкой части ее раскинулись одно за другим три вытянутых вдоль долины горных озера. Здесь тропа иногда терялась среди курумника крутого восточного склона. Мы шли высоко над озером. Продвигались медленно, так как лошадям трудно было идти с грузом по неустойчивым камням. Они медленно переставляли ноги, стараясь не попасть в большие трещины между ними. Прошли озера, и долина расширилась. Перед нами открылась совсем грустная картина - сухой, безжизненный горелый лес на протяжении нескольких километров. Наконец места пожарищ кончились. Лес стал живым и зеленым и, пройдя еще километров пятнадцать, мы вышли к озеру Пайкуньявр. Был уже вечер. Лес, окружавший озеро, отражался в зеркальной глади его вод. Места эти были знакомы мне с детства. Первый раз я была здесь в 1934 году вместе с мамой и группой сотрудников Хибинской Горной Станции Академии Наук. Меня не хотели брать, так как считали еще маленькой для таких далеких походов. Но мама вступилась за меня: "Возьмем ее. Она целый день носится по горам и я думаю, что выдержит эту экскурсию, никому не докучая." И меня взяли. Второй раз мне довелось побывать здесь в 1947 году, когда я проходила практику после третьего курса университета. А теперь я уже третий раз в этих дивных местах. Это, пожалуй, самое красивое место Хибин. Пройдя немного по восточному берегу озера, свернули
в долину небольшой впадающей в озеро речки, прошли вверх по течению километра
полтора и тут в лесу решили поставить лагерь. Выбрали маленькую полянку
среди елей, разгрузили уставших лошадей, натянули палатки, разожгли костер
и вот мы уже пьем чай, а затем, уставшие, заваливаемся спать и моментально
засыпаем. Когда нам снились уже десятые сны, вдруг среди ночной тишины
раздается громкий голос Игоря: Мы, пораженные, вскочили. Откуда здесь может быть
Игорь? Может быть, это нам снится? Но это был на самом деле живой Игорь.
Оказывается, он, успевший со своим отрядом уйти с базы до наступления
непогоды, думал, что мы ушли вслед за ним и уже давно здесь обосновались.
Поэтому он решил навестить нас, но, точно не зная, где мы расположимся,
долго, долго блуждал в поисках нашего лагеря. Наш сон как рукой сняло. Все вскочили и принялись
кто разводить костер, кто зачерпывать воду в чайник из речки, кто доставать
еду. После завтрака Игорь лег спать, а мы пошли заготовлять дрова и ...
искать лошадей, которые ушли неизвестно куда, потому что мы забыли привязать
их вчера вечером. Долго пришлось нашим мужчинам искать их. А когда нашли,
то обед, приготовленный мной и Лялей, был уже готов. За это время мы успели
осмотреться. Лес был смешанный - сосна, береза и ель. Рядом журчала голубая
речка. Погода прекрасная. Чем не курорт? После обеда рабочий с лошадьми отправился в обратный
путь. Проведя с нами целый день, с наступлением ночи, которая в июле отличается
от дневного времени только своей тишиной, ушел и Игорь, и мы остались
втроем. Андрей снисходительно протянул мне свой карабин. Я выстрелила, куропатка упала. Я была горда, что не промахнулась. И вдруг раздался многоголосый душераздирающий писк. Мы все подбежали к камню и увидели десять птенцов, которые метались и пищали около убитой матери. Моя радость сменилась чувством глубокой вины и настроение было испорчено. Подобрали птицу и пошли, а птенцы бежали некоторое время за нами и отчаянно пищали. Наступала полярная светлая ночь. Светло как днем, только тишина кругом: птицы смолкли, ни шороха, ни звука. Вот и морена, которую нам надо перевалить, а там и до палаток недалеко. Взобрались наверх и собрались было по гребешку спускаться вниз, как вдруг слышим звук скатывающегося со склона камня. Через некоторое время опять. Мы остановились, чтоб осмотреться, и видим такую картину: стоит немного поодаль на гребешке морены медведь и забавляется - скатывает лапами огромный камень с крутого склона и смотрит, наклонив голову, пока он не долетит до самого низа и не остановится, затем сталкивает следующий камень. Он был так увлечен своей забавой, что, к счастью, не заметил нас и мы поспешили тихонько, чтоб не создавать шума, по гребешку морены вниз. У подножия морены протекал ручей и, переходя его, мы увидели на сыром песке свежий медвежий след. Если б возвращались домой на полчаса раньше, не избежать бы нам встречи с мишкой. В лагерь пришли в два часа ночи. Вскипятили чай, разогрели
вчерашний суп и легли спать. Куропатку решили ощипывать утром. У нас кончался хлеб, но была мука и мы решили испечь пончики - такие вкусные, золотистые, все в блестящих пузырьках горячего постного масла. Уже заранее предвкушая, как это будет вкусно, мы поставили с утра тесто и ушли в маршрут. Из маршрута возвращались голодные, торопились, чтоб скорее приняться за приготовление вкусного блюда. Андрей немного отстал, собирая по дороге дрова для костра, а мы с Лялей поторопились к палаткам. Первым делом надо было проверить, как там ведет себя наше тесто. И каково же было наше изумление и горькое разочарование, когда первое, что мы увидели, открыв крышку ведра с тестом, были два длинных мышиных хвоста, торчащих из подошедшего теста. Но как они туда залезли, мы понять не могли, так как крышка была закрыта. Когда подошел Андрей с дровами, тесто вместе с утонувшими мышами было уже вылито в речку на съедение рыбам, а мы с Лялей чистили картошку. Через две недели нашего пребывания на Пайкуньявре
хлеб кончился совсем и было решено идти на станцию Имандра, тем более,
что там должны были ждать письма, пересланные, как мы договаривались,
нам с базы. Для этого надо было пройти вдоль северного склона Хибинского
массива на запад. По карте напрямую это получалось километров пятнадцать.
Мы отправились. Но в действительности было все совсем не так, как нам
казалось, когда мы разглядывали карту. Вдоль северного склона по равнине
идти не пришлось, так как там было сплошное болото. И мы продирались по
самому склону, где когда-то горел лес. Обугленные деревья валялись вдоль
и поперек. Приходилось или перелезать через них, или обходить их. Кроме
того, склон был изрезан долинами и мы то спускались, то поднимались. Думали,
что дойдем туда часа за три, а шли девять часов - оказалось очень далеко.
Пришли только к ночи. Почта и магазины закрыты. Мы пообедали в столовой,
которая открыта там круглые сутки, и неожиданно для себя нашли хороший
ночлег: договорились с начальником станции и он разрешил нам переночевать
в кондукторской, взял за это по десять рублей с человека. Нам отвели отдельную
комнату с тремя кроватями, но спать было не особенно удобно. На другое
утро мы сходили на почту, в столовую и в магазин. На почте оказалось письмо
только Андрею, а нам с Лялькой ничего. Мы послали телеграмму на базу,
чтоб письма нам туда больше не присылали, так как мы больше там не будем. Отправились обратно совсем не отдохнувшие. Я стерла себе ноги и растянула коленку. Решили идти ближайшей дорогой, но скоро эта дорога кончилась и мы опять продирались по склонам гор. Обратно шли десять часов. Устали страшно. Таким образом, за два дня отшагали километров 70. Отойдя от Имандры 12 км, догнали отдыхавших на привале студентов географов из Воронежа. Они шли из Имандры до Пайкуньявра и затем в Кировск. Переночевали они у нас, а потом отправились дальше. А как-то в августе, когда ночи уже стали темными,
только заснули, как нас разбудил детский вопль. Мы спросонок перепугались
- думали, что кто-то обижает ребенка, хотя знали, что на протяжении десятков
километров здесь никого нет. А жалобный крик все не стихал, да еще где-то
совсем рядом, над нашими головами. Он взял ружье, вышел из палатки и выстрелил наугад
в темноту, после чего стало тихо. А утром под деревом мы подобрали убитую
сову. Скоро с насиженного места нас прогнал лесной пожар.
В этот день мы в маршрут не пошли, а решили заняться камеральными работами.
Я сидела, разбирала образцы, и вдруг мой чуткий нос уловил запах дыма. Но через некоторое время в лесу началось необычное оживление - над нашими головами пролетало множество птиц, по земле, шурша листьями и веточками, бежали всякие мелкие зверушки.
Теперь уже не только я, но и Андрей и Ляля почувствовали
запах дыма. Дул северо-западный ветер и пожар шел как раз на наш лагерь. Надо было сматывать удочки. Огонь в горящем лесу распространяется очень быстро. Мы стали судорожно сворачивать лагерь. Я, завернув последние образцы, сложила все собранное за три недели в большой пробный мешок и спрятала под скалу около речки. Отбитые же маленькие кусочки на шлифы взяла с собой. Ляля с Андреем в это время упаковывали посуду, продукты, сворачивали спальные мешки. А дымом пахло все сильнее и сильнее. Ну вот уже все сложено и надо перетаскивать лагерь на другое место, намного южнее. Перетаскивали постепенно, так как вещей набралось много, и в один присест перетащить их было невозможно. Поэтому мы брали столько, сколько могли унести, шли примерно полкилометра, оставляли вещи и шли за новой партией. Так к вечеру мы отошли километров на десять. Перешли вброд холодную горную речку Кунийок и там в лесу за деревьями в не видном с тропинки месте поставили палатки. Над моим письменным столом висит большая картина,
на которой изображены Хибинские горы и долина между ними. Это вид от наших
палаток. Эту картину написал Володя Федорович с фотографии, сделанной
Андреем (в 1950 г.). Продукты были на исходе. Поэтому надо идти на базу.
Палатки хорошо замаскированы высокими елями и кустами, и мы без опасений
покинули лагерь. Вышли с утра и к вечеру были у Ботанического сада. Какая
радость! Там меня ждали целых семь писем от мамы. На следующий день поехали на рудник в баню, затем получили на базе продукты и на другой день, нагрузившись рюкзаками, мы опять ушли в наши нехоженые края. Погода была замечательная. С тех пор, как мы первый раз ушли с базы было все время жарко и мы, как на юге, ходили в майках. Дни становились короче. Из маршрутов старались теперь возвращаться засветло, так как переходить быструю речку в темноте было бы очень сложно. Но однажды припозднились и, подходя к лагерю в темноте, вдруг увидели большой костер. Кто бы это мог быть, с тревогой подумали мы. А это оказался отряд Игоря. Их было трое: Игорь, Валька Горст и Изольда, высокая спортивная красивая девушка. Валя был на редкость симпатичным парнем. Он кончил первый курс института цветных металлов и золота и поехал с нашей экспедицией на свою первую производственную практику. Мы очень обрадовались их приходу. Игорь со своим отрядом ушел, а мы продолжали ходить в маршруты, набирая все большее количество образцов. Было начало сентября, когда Андрей собрался уезжать в Москву, так как уже опаздывал на занятия. После нескольких дождливых дней погода установилась. Стояли прекрасные осенние дни, с желтых березок начали осыпаться листья, небо над нами голубое, но холодно. Ходим в шерстяных свитерах и ватниках. По ночам заморозки. Четвертого сентября Андрей уходит и оставляет нам ружье. Мы проводили его до ближайшего поворота тропинки, с горечью распрощались и пошли обратно. Теперь нам с Лялей предстояло оставаться одним. Шли мимо скалы, которую мне вздумалось осмотреть на предмет присутствия в ней пегматитов. Скала довольно гладкая и крутая, но все-таки я на нее вскарабкалась, нашла там пегматитовую жилку, отбила образец и повернула обратно. Но не тут-то было. Ноги скользили, руками держаться не за что и был риск сорваться и свернуть себе шею. А Андрея не было. Вот, если б он был здесь, то обязательно каким-нибудь образом снял бы меня отсюда. А тут надо было самой выкручиваться из беды. Ляля стояла внизу и советовала, куда мне поставить ногу. Наконец я все-таки сползла с этой злосчастной скалы, а чувство страха еще присутствовало, пока мы шли к палаткам. Нам с Лялей много предстояло сделать. Надо было сходить в несколько маршрутов. Затем обработать все собранные образцы, т. е. наклеить на них номера, завернуть в бумагу, занести их характеристику в журнал. А погода через три дня испортилась - опять пошли дожди и лили целую неделю. Кругом туман, листья облетели. Эта грустная картина нагоняла тоску. Седьмой день сидим в палатке. Отлежали себе все бока. Полдня дождя не было. Я воспользовалась этим и устроила стирку, перестирала все белье, повесила сушить - и опять пошел дождь. В этот день, 14 сентября к нам пришли Игорь и Валя с лошадью, чтоб помочь нам снять лагерь и вернуться на базу. На другое утро Валя должен был уходить, а Игорь оставался с нами. Назавтра Валя не ушел, так как лил проливной дождь.
Но теперь нам с Лялей было уже не так грустно. Мы вчетвером сидели в палатке
и горланили песни. После восьми дней дождей наступила чудесная солнечная
погода, и 16 сентября Валя ушел. Сделав еще несколько маршрутов, мы сняли палатки, упаковали снаряжение, навьючили лошадь и отправились на базу. В Москву ехали через Ленинград, где пробыли два дня. Ляля в Ленинграде никогда не была и я водила ее по своему родному городу, показывая ей музеи, Невский проспект, Летний сад, Марсово поле и другие места, где прошло мое детство.
Замужество В зимние каникулы мы с Андреем поехали в Ленинград. Было десять дней сказки. Днем ходили по городу, в Летний сад, куда меня водили гулять в детстве, в кафе на Литейном проспекте, в котором разноцветными огоньками сверкала новогодняя елка. На улицах тоже были праздничные елки и музыка. Побывали и в Эрмитаже, и в Русском музее. Набегавшись по городу и устав за день, возвращались вечером в уютную комнату на улицу Пестеля, которую уступила нам дальняя родственница - мама Дикиной жены Иры. Топили печку. Потрескивающие дрова напоминали мне детство. Мы зажигали
настольную лампу, пили чай с пирожными и строили планы на будущее. В мае 1951 года мы с Андреем расписались тайком от его родителей, которые и слышать не хотели об этом браке. Вечером пришли ко мне домой, открыли бутылку шампанского и выпили ее втроем с моей мамой за наше счастье. Ночевать Андрей пошел к себе домой. А наутро, узнав что он женился его выгнали из дома и он пришел ко мне с чемоданчиком, в котором были только учебники. И началась наша счастливая жизнь. Он сдал экзамены,
и мы уехали на дачу в Калиновку, которую нам сняла мама. Это был счастливый
медовый месяц. У нас маленький домик - сени и комната. Доски пола лежат
прямо на земле, и между половицами прорастает трава. Сыро и прохладно
даже в жаркие дни. Андрей очень внимателен. Готовит и подает мне завтрак
в постель и исполняет все мои маленькие желания. Мы ходим купаться то
на речку за два с половиной километра, то на пруд в Суханово, куда приходили
также Нина и Игорь Забавниковы со своей годовалой дочкой Ириной. Они снимали
дачу в соседней с нами деревне и мы часто общались. Но больше всего нам
нравилось быть одним. Около окна нашей комнаты цвел куст жасмина. Его
аромат проникал в дом и делал нашу жизнь еще прекраснее. Мой отпуск кончился,
и я стала рано утром уезжать на работу. До станции было сорок минут ходу.
Андрей ежедневно провожал и встречал меня. Все свободное от работы время я, в ожидании появления на свет моего крошки, готовила для него приданое. Ничего не покупала, все шила сама: ватное одеяльце, пеленки и тонкие батистовые распашонки, которые расшивала гладью. Мне хотелось, чтобы мое дитя было самым красивым. В январе 1952 года мама достала две путевки в дом отдыха - мне и Ляле. Мы ехали от Москвы до дома отдыха полтора часа на автобусе. Поселились в большой комнате с мало симпатичной соседкой. Но рядом на теплой террасе жили две приятные женщины - геологи Ася и Кира, с которыми мы и общались. Ляля с Асей каталась на лыжах, а я на девятом месяце беременности совершала большие двенадцати километровые прогулки по лесу с Кирой. Врач сказал мне, что ребенок будет крупный и рекомендовал побольше ходить. Я и ходила, наслаждаясь красками зимнего леса. Однажды, после обеда мы с Лялей пошли прогуляться вдоль небольшой замерзшей речки, по берегу которой склонились над ней красные веточки вербы и приманивали глаз своими пушинками. Мне так захотелось сорвать их, что несмотря на предостережение Ляли: "Осторожно, не провались!", я потянулась и... провалилась сквозь тонкий лед в воду выше колен. Пока шли до дома отдыха, у меня зуб на зуб не попадал. Но выпив горячего чая, отогрелась и все обошлось. В столовой ко мне ежедневно подходил директор дома
отдыха и интересовался моим самочувствием. . .....................................................
Сын 20 февраля за мной в роддом приехали мама и Ася. Медсестра
и нянечка одевали и пеленали малыша в принесенные мамой вещи и я при этом
присутствовала. Наконец мой сын в голубом одеяле перевязанном голубой
лентой был торжественно вручен Асе и мы поехали на такси домой на улицу
Чкалова. Он спал. Внесли в комнату, развернули. Все, кроме мамы, растерялись
от его плача и оттого, что надо было менять пеленки. Мама, обычно довольно
суровая, вдруг загулькала, нагнувшись над ним: Вот мы и дома. Но тут у меня поднялась температура - началась грудница. Боялись операции, но обошлось. Ко мне приходила доктор Ирина Петровна Левина - красивая молодая обаятельная блондинка, которая работала в поликлинике Академии Наук и лечила маму и всю нашу семью. Я до сих пор звоню ей, спрашиваю советов, поздравляю с праздниками и испытываю благодарность к ней за маму и за доброе ко всем нам отношение. Я не знала как назвать своего малыша. С юности, после
прочтения "Война и мир" Толстого мне больше всего нравилось
имя "Андрей", и я тогда думала, что если когда-нибудь у меня
будет сын, то назову его только Андреем. Но теперь... когда все так обернулось,
мне расхотелось. Надо было срочно решать вопрос с именем и порешили назвать младенца Александром в честь многих великих людей - Александра Пушкина, Александра Невского... и в честь нашего далекого предка священнослужителя протоиерея Александра. (Как выяснилось позже, многих, рожденных в начале пятидесятых годов детей, называли этим именем и когда сын научился говорить, он каждого мальчика называл Сашей, так как кругом слышал, как мамы звали своих сыновей: "Саша, пойди сюда", "Саша, не шали" и т.д.). А Саша тем временем подрастал, улыбался и казался
мне самым прекрасным ребенком в мире. Когда он, как все дети, иногда болел
все мое внимание было приковано к нему. А когда был здоров, я лила слезы
о своей личной беде. Мама, видя это, говорила: Кончился декретный отпуск . Саше уже больше месяца
и мне пора выходить на работу, а оставить его не с кем. Я отправилась
в институт вместе с ним. В два месяца Саша заболел диспепсией. При этой опасной для маленьких детей болезни, чтобы спасти ребенка необходимо все время поить его водой. В день он должен был выпивать несколько литров. На мое счастье сын сам уже умел придерживать бутылочку с соской ручками, лежа на боку и это было большим облегчением, так как я не могла все время находиться около его кроватки - мне надо было без конца стирать и сушить бесконечное количество пеленок. Состояние Саши было тревожным. Доктор Роза Александровна
Вайнберг приходила ежедневно, даже без моих вызовов, но глядя, как ребенок
улыбается, утешала меня: Наступил праздник 1 Мая. Я упросила маму отпустить меня на демонстрацию. Там все наши ребята, весело - песни, танцы. Но демонстрация двигается медленно. Толпы демонстрантов долго без движения стояли около кинотеатра "Ударник" и до Красной площади мне дойти не удалось, так как Сашу пора было кормить. Во время демонстрации транспорт не ходит и я всю дорогу от "Ударника" до дома на улице Чкалова бежала бегом, чтобы не заставлять ребенка плакать от голода. Лето 1952 года мы с Сашей проводим в Балашихе вместе с семьей Дики (Дика, Ира и их маленькая дочка Лена). Мама, Ася и Леля приезжают на выходные дни. У Аси студенческая практика, Леля готовится к поступлению в институт. Дети - четырехмесячный Саша и десятимесячная Лена заболевают коклюшем. Казалось - откуда бы? Кругом свежий воздух, больных детей нет. Оказалось они заразились от моей мамы. Она иногда сильно кашляла, но на мои советы обратиться к врачу отвечала: "Этот кашель от курева". А это был коклюш. Еще, испугавшим меня событием в это лето, было падение Саши с моей высокой кровати, в то время как я отлучилась на кухню, оставив его лежать не запеленутого. Он каким-то образом сумел перевернуться, скатиться на край кровати и упасть на пол. Раздался крик, а потом... молчание. Я вбежала в комнату, схватила его на руки, а он спит. Стала трясти - не просыпается. Я испугалась, потащила его к врачу. К счастью оказалось все в порядке. Когда дети были здоровы мы все вместе ходили на пруд купаться или в лес. Лето подошло к концу и в конце августа все разъехались по своим домам - Дика с семьей в Ленинград, мы в Москву. В сентябре Ася и Леля начали заниматься в институтах, а меня с Сашей и маму совершенно неожиданно пригласили к себе на дачу в Малаховку наши знакомые - Берлинги. Мой шестимесячный отпуск кончился, и надо было приступать к работе. Но очень хотелось подержать ребенка как можно дольше на свежем воздухе, тем более, что наша квартира находилась на очень шумной магистрали около Курского вокзала. С одной стороны - выхлопные газы от машин, с другой - копоть и паровозные гудки. Гулять совершенно негде. Поэтому мама взяла отпуск, и мы опять переехали на дачу. Я ездила оттуда каждый день на работу. Уезжала и приезжала в темноту. От станции сорок минут ходу. Вечером было неприятно - темно и кругом ни одного фонаря. На даче была злая овчарка. Сашу она полюбила и считала себя его нянькой, а ко мне ревновала и к сыну не подпускала. К моему приезду приходилось ее привязывать. Однажды в теплое воскресенье детскую кроватку вынесли в сад и положили Сашу спать. Вдруг на перила кроватки над Сашиной головой впрыгнула кошка и уселась на них. Это увидела собака и бросилась сгонять врага с кровати своего подопечного. Я замерла, испугавшись, что кошка спрыгнет Саше на голову. Но собака оказалась умной и подбежала к кошке так, что она могла оказаться только на земле. Другой случай, который напугал меня, был такой: я привезла из города яркого пластмассового попугайчика, который Саше очень понравился и он с ним не расставался. И вот как-то раз стоя на кроватке, ухватившись одной ручкой за перила, а в другой держа попугая, вдруг выронил его, потянулся за ним, перевесившись через перила и упал, ткнувшись головой в пол. Набил большую шишку на самой макушке. Было ему тогда семь месяцев. В начале октября мы возвратились в Москву. В коммунальной квартире на улице Чкалова у нас было две смежные комнаты площадью 24 квадратных метра. В дальней комнате жили мама, Саша и я, а в проходной Ася и Леля. Было очень тесно и назрела необходимость разъехаться. Мама не решилась пустить девочек в самостоятельную жизнь - мало ли что может случиться - и пришлось уехать мне. Сняли комнату на втором этаже деревянного дома у метро "Динамо". Вокруг был сад. Дом принадлежал вдове Бонч-Осмоловского. Там же жила ее дочь с мужем. Несколько комнат она сдавала. На первом этаже в малюсенькой комнатке жила подруга маминой сестры - Анки, а также и наш друг, Надежда Викторовна Тагеева. Вместе с ней жили ее одиннадцать кошек. Она была одиноким и очень добрым человеком и подбирала всех бездомных кошек, а позднее, когда получила квартиру, и собак. На втором этаже было две смежных комнаты. Проходную занимала художница-мультипликатор, мимо которой я должна была проходить, чтобы попасть в свое жилье. У меня, кроме комнаты в 16 кв.м., была еще и маленькая кухонька с печкой-плитой. Прежде чем въехать, помещение пришлось отремонтировать. В этом мне помог мой приятель Володя Федорович. (Он художник и самые большие картины, запечатлевшие красоты севера и теперь висят в моей квартире). Мы покрасили стены розовой краской, а потолок и окно белой. Можно было переезжать. Осталось только запастись углем на зиму. Когда это было сделано, мы переехали. В кухне поместилась сашина няня Шура, в комнате мы с Сашей. Помещение было холодным. Уголь в печке горел целый
день, но комната все равно не прогревалась, так как в ней было две внешних
стены, одна из которых покрывалась инеем. Поэтому пришлось купить большой
толстый ковер на всю эту стену и тогда стало немного теплее. В этом доме у метро "Динамо" мы прожили два года. Весной в саду расцветала сирень и целое море роскошных тюльпанов, которые были самыми красивыми на центральном рынке, где торговала ими наша хозяйка. Они были разных расцветок - белые, розовые, лиловые, красные и пестрые. Весной 1953 года мои сотрудницы Дуся Еськова и Маша Кузьменко защищали кандидатские диссертации по щелочным массивам Хибин и Ловозера. После защиты мы преподнесли им огромные букеты этих тюльпанов.
|
