КОЛЬСКИЙ ПОЛУОСТРОВ - ПЕСНЯ МОЕЙ ЮНОСТИ

Летом 1948 года я уезжала на преддипломную практику в составе Кольской экспедиции Академии Наук СССР, возглапляемой Кузьмой Алексеевичем Власовым. В задачу многолетней экспедиции входило изучение пегматитов, минералогии и геохимии Ловозерского и Хибинского щелочных массивов.

Мне радостно от того, что я еду на Кольской полуостров, где прошла пора моего счастливого детства, что я опять окажусь среди родной и близкой мне природы с ее мелколесьем, тундрой, холодными прозрачными озерами и речками, где в горах встречаются минералы, пленяющие своей красотой - малиновокрасные эвдиалиты, называемые "лопарской кровью", длиннопризматические темно-зеленые или черные кристаллы эгирина, часто образующие красивые лучистые стяжения со стеклянным блеском, золотистобурые сияющие перламутровым блеском "солнышки" астрофиллита и много, много других , привлекающих глаз своей красотой и необычностью, минералов.

Ловозерский щелочной массив

В этом году предстояло работать в Ловозерских Тундрах.

Отряд состоял из четырнадцати человек. Кроме Кузьмы Алексеевича было еще три научных сотрудника - Лев Лаврентьевич Шилин, Маша Кузьменко и Дуся Еськова-, повариха, завхоз, шофер и семь студентов, четверо из которых впоследствии после окончания института были зачислены младшими научными сотрудниками в ИГЕМ. Это - Лева Бородин, Женя Семенов, Игорь Тихоненков и я.

Машину и снаряжение отправили заранее платформой в сопровождении шофера Кияшко и завхоза Лукьянова. А сами поехали поездом.

Кузьма, как мы все его любовно называли, был страстным рыболовом. Опасаясь, что на севере не будет наживки для рыб, мы везли с собой целых два фанерных ящика, наполненных землей с дождевыми червями. Володе Федоровичу нашему художнику, студенту художественно-графического факультета педагогического института тоже заядлому рыбаку, было поручено наблюдать за тем, чтобы они не расползлись по вагону, а Кузьма Алексеевич, ехавший в соседнем купейном вагоне, часто приходил к нам проведать нас и червей.

На третий день пути прибыли на станцию Оленья, где нас встречала машина, отправленная заранее из Москвы платформой. Мы погрузили в нее вещи и поехали по кочкам и ухабам разбитой донельзя дороги. Через четыре часа добрались до небольшого озера Ильма, раскинувшегося в северной части Ловозерского массива у входа в ущелье между горами Карнасурт и Кедыкверпахк. Немного поодаль, в пятистах метрах от озера, стоял маленький геологический поселок, в который я пришла в прошлом (1947-м) году, сбежав от Сахарова.

Лагерь на Ильме. Мы поставили лагерь на самом берегу озера у истока речки Ильмайок. И озеро, и речка были прозрачны, как слеза. По берегам росли кусты и цвела черника. Самая большая шатровая палатка - с печкой. Она служила и кухней, и столовой. Хозяйничала там наша повариха Елена Павловна, да постоянно сидел у печки и курил неизменную трубку старый завхоз Лукьянов - бывший полковник. Он всегда был немного пьян, но весьма неглуп и довольно остроумен. Любил побалагурить с молодежью, передавая нам свой богатый жизненный опыт. Рядом с большой палаткой стояло несколько маленьких двухместных. Раскладушек у нас не было. Спали в спальных мешках, расстеленных на кошме. Я жила вместе с Машей и Дусей. Меня всегда укладывали с краю, так как во сне я вертелась и не давала спать соседям. Поэтому я спала один день с краю от Маши, а другой - от Дуси, чтоб они хоть через день высыпались. У Кузьмы Алексеевича и Льва Лаврентьевича были отдельные палатки.

Вид из нашего лагеря на гору Карнасурт

Ежедневно, когда позволяла погода, мы отправлялись в маршруты на поиски пегматитовых жил. Найдя их описывали их строение, делали зарисовки, отбивали образцы с интересующими нас редкометальными минералами. В дождливые дни занимались камеральной работой - обрабатывали образцы, записывая их подробную характеристику в журнал, отбивали от них маленькие кусочки на шлифы, заворачивали в бумагу и укладывали в ящики, которые в конце сезона отправляли багажем; шлифы всегда везли с собой, с тем, чтоб по приезде в Москву без промедления отдать их в шлифовальную лабораторию.

Если непогода затягивалась на несколько дней, шли в ГРП, брали там докторскую диссертацию известного исследователя Кольского полуострова Василия Ивановича Герасимовского, посвященную минералогии Ловозерского массива, и "грызли науку".

Недалеко от нашего лагеря, у подножия горы Карнасурт, строили дорогу. Нас предупредили, что мы не должны ходить в ту сторону, так как там будут взрывать огромный валун. Я стояла около палатки и смотрела в сторону строящейся дороги. Прогремел взрыв, и град камней неожиданно полетел в нашу сторону. Один из них размером с кулак просвистел низко над моей головой, процарапал, как ножом разрезал, меховую курточку на спине и вонзился сзади меня в землю на глубину двадцати сантиметров. Ребята, видевшие просвистевший над головами камень, бросились ко мне с возгласом: "Слава Богу, ты цела! Ну и повезло же тебе!"

Да, мне действительно повезло. Всего пять сантиметров отделяли пролетавший камень от моей макушки. Мы сообща не без труда выкопали этот камень из плотного каменистого грунта и я долго хранила его "на память", хотя шов на куртке тоже не давал забыть об этом случае.
Кузьма Алексеевич очень следил за нашим здоровьем. Сейчас, когда я оглядываюсь на эти давно прошедшие годы, он представляется мне воспитателем детского сада, а мы малыми детьми. Утром, когда после завтрака все отправлялись в маршрут, то обязаны были иметь при себе ватник, даже если небо не предвещало плохой погоды. Как-то раз в теплое утро он заметил, что я иду налегке, и спросил:
- Женя, а где твой ватник?
- Ну ведь тепло, Кузьма Алексеевич.
- Это сейчас тепло. А ты же знаешь, как меняется здесь погода. Возвращайся за ватником, - приказал он.
И я, с трудом влезшая после обильного завтрака на крутой склон, должна была вернуться, а потом снова лезть в гору и догонять далеко ушедших за это время товарищей.
Если из маршрута приходили замерзшие, то в обязательном порядке на дно кружек наливалось немного спирта, который мы должны были выпить перед обедом.

Кузьма вставал в четыре часа утра и ловил рыбу, а в шесть часов уже раздавалось у палаток: "Вставайте, христовы невесты (так он звал нас троих - Машу, Дусю и меня), пора рыбу чистить и жарить. Смотрите, какую я кумжу поймал." Действительно, на крючке болталась огромная, сантиметров сорок, кумжа - самая вкусная рыба северных рек и озер, обладающая нежным розовым мясом. Мы вскакивали, чистили рыбу, а Елена Павловна жарила ее к завтраку. До сих пор вспоминается ее удивительно нежный вкус

Как-то Кузьма Алексеевич и Володя Федорович отправились ловить рыбу на озеро Сычуль, находящееся в двенадцати километрах к северо-западу от Ильмы в Ловозерских тундрах. У Володи клевало. Он стоял не двигаясь, боясь спугнуть рыбу, и завороженно смотрел на поплавок, не обращая внимания на укусы мошкары, тучей повисшей над его головой. Наконец рыба заглотила крючок с наживкой, Володя мгновенно дернул удочку вверх и огромная кумжа взвилась над водой, но в тот же миг сорвалась и с шумом плюхнулась обратно в озеро. Наш рыбак застыл, лицо его было белее полотна. Находившийся неподалеку Кузьма подбежал к нему со словами: "Ну что же ты! Слишком рано дернул." Но, увидев расстроенное лицо, стал утешать: "Ну ладно, не переживай. Может, и еще раз повезет. Хотя, конечно, эта рыбина была знатной." За этот случай Кузьма особенно нежно полюбил Володю и часто, вспоминая, говорил нам: "Вот кто настоящий рыбак. Видели бы вы, как он переживал." А у настоящего рыбака после такой азартной ловли удлиненное лицо от укусов мошкары стало круглым и распухло так, что нос слился со щеками, глаза совсем заплыли, и узнать Володю было невозможно.

15 июля целый день шел снег. Было очень холодно и пришлось надеть на себя все, что было теплого, даже тулупы. Снега навалило сантиметров 20-30. В маршруты идти, конечно, нельзя, так как все покрыто снегом. Иногда сквозь тучи прорывалось солнышко, но теплее от этого не становилось.

Маршрут на Вавнбед. Когда снег стаял мы во главе с Власовым отправились на несколько дней в далекий маршрут вдоль северного склона Ловозерских гор на гору Вавнбед, находящуюся на расстоянии тридцати километров от Ильмы. На небольшое расстояние нас подвезла машина, а потом дорога кончилась и, нагрузившись рюкзаками и спальными мешками, мы двинулись пешком. Прошли горы Карнасурт, Флору, и устроили привал на ручье под названием Контактовый. Вынув из рюкзаков еду - неизменную воблу и хлеб, да небольшое количество сахара, - развели небольшой костерок для отгона комаров и стали все это поглощать, запивая сырой водичкой из ручья. А затем пошли дальше и к вечеру достигли наконец круглой, как каравай, горы Вавнбед. Она была значительно ниже других гор.
Все устали и, подложив под себя ватники, разлеглись на земле. А я с Володей Федоровичем пошла собирать чернику, которой вокруг было видимо-невидимо. Когда мы вернулись, на костре уже кипел чайник, поставленный Кузьмой; Вася Питиримыч, студент института Цветных металлов и золота, чистил картошку. Вскоре ужин был готов, и все уселись вокруг костра, наслаждаясь едой и запивая ее черничным взваром.

Сморенные дальней дорогой, сразу после ужина легли спать. Ночь была теплой, и мы не стали залезать в спальники, а лишь завернулись с головой во вкладыши. Но из попытки уснуть ничего не получилось. Мошкара не давала покоя ни на секунду, она залезала в нос, в уши и за шиворот. Мы отбивались от нее, и вскоре белоснежные вкладыши разукрасились многочисленными пятнышками крови, остававшимися от раздавленных кровожадных мошек и комаров.
- Вставайте, ребята,- сказал Кузьма Алексеевич,- полезем на гору. Там, должно быть, ветерок разгоняет мошку, и мы хоть немного поспим.
И мы полезли в накомарниках, сонные и искусанные, наверх, по дороге собирая хворост для костра. Через час были на горной вершине. Там дул слабый ветерок. Развели костер, улеглись с наветренной стороны, так чтоб нас окуривал дым, и уснули на целых два часа. Утром, совершенно невыспавшиеся, спустились к нашим рюкзакам, позавтракали и пошли в маршрут в поисках пегматитовых жил. Мошкара не унималась. Мы повязались платками до бровей, надели накомарники, затянули все отверстия в одежде, но все напрасно. Мелкий гнус забирался под одежду и особенно безжалостно ел нас в местах, стянутых резинками - на поясе, запястьях и щиколотках. С Дусей даже случилась истерика. Она упала на землю, билась и громко рыдала, раздирая платок на шее, которая была так искусана, что на ней не было живого места, и текли тонкие ручейки крови.

Но все-таки пегматитовые жилы на Вавнбеде были найдены, сделаны их описания, отбиты образцы, и можно было отправляться в обратный путь. Вторую ночь ночевали не в таком комарином месте - у подножия горы Пъялкимпор.
У меня это поле было преддипломной практикой. Тема, выбранная мне Кузьмой Алексеевичем,- "Эвдиалиты Ловозерского щелочного массива". В верхней части гор Пъялкимпор и Флора я набрала большое количество образцов эвдиалититов - пород, целиком состоящих из мелких (до 2-3 мм) кристалликов малинового эвдиалита. Так что для меня этот маршрут был особенно плодотворен. А вот для Левы он был убыточен. Он потерял свой фотоаппарат и сколько ни искал его, бороздя склон, так и не нашел в этом году. А нашелся этот злосчастный аппарат ко всеобщему удивлению на следующий год - кто-то из нас наткнулся на него случайно во время очередного маршрута. Пролежав всю зиму под снегом, он был цел и невредим.

По возвращении на Ильму нас ждал горячий и вкусный обед, приготовленный нашей поварихой Еленой Павловной.
- Ешьте, хорошие мои, досыта. Небось проголодались за три дня, - приговаривала она, наполняя большим половником наши алюминиевые миски ароматными дымящимися щами.

А вечером была баня. Ее специально для нас затопила банщица из ГРП. Сначала мылись мы, женщины, для того чтобы успели до ночи высохнуть волосы, а потом уж долго парились с вениками мужчины. Все уже ушли, а Володя, весь перемазанный масляными красками, пишет картину.
- Володя, а что ж ты не идешь в баню? - спрашиваем мы.
- Да ну ее, эту баню, - отвечает Володя. - Я лучше попишу.
Он был очень увлеченным художником. Все свободное время рисовал, и тогда забывал обо всем на свете. Даже на свидание с девушкой забывал прийти. Он ходил всегда взъерошенный, вымазанный красками, и вдруг стал следить за собой. Кузьма Алексеевич подтрунивал над ним:
- Что-то наш Володя зубы чистит по полчаса каждое утро. Не иначе как влюбился.
Володя краснел, бледнел, но зубы продолжал чистить очень прилежно. Во всем остальном он оставался прежним.

Отправляемся на Сейдъявр. На машине доехали до поселка Ловозеро. Взяли там у местных лопарей лодки и поплыли по Луявру до речки Сейдъйок. А там, также как и в 1947 году с Сахаровым, перенесли на себе вещи и оказались у озера Седъявр, из которого и вытекала Сейдъйок. Навестив единственную лопарскую семью, проживавшую там, все увлеклись рыбной ловлей. Кузьма Алексеевич срезал нам удочки, и мы трое (Дуся, Маша и я) наряду с мужчинами бегали с ними вдоль речки и без конца вытаскивали то хариусов, то форель.
- Ну, поняли, какое это увлекательное занятие? - спрашивал нас Кузьма.- Я всех вас сделаю настоящими рыбаками.

А с Игорем, Левой и Женей случилось здесь приключение. Полезли они на гору Куамдеспахк, возвышающуюся над северным берегом Седъявра. Поработав на пегматитовых жилах и набрав достаточное количество образцов, двинулись в обратный путь. По дороге были заросли черники, которой они и решили полакомиться. Игорь быстро насытился и пошел вниз, а Женя с Левой задержались, но были на некотором расстоянии друг от друга. Вдруг Женя услышал вблизи чьи-то тяжелые шаги. Он оглянулся. И оторопел: неподалеку стоял на четырех лапах медведь и тоже ел чернику. Рядом был обрыв, и Женя, недолго думая, прыгнул вниз и заскользил на месте, которое принято называть пятой точкой, по крутому склону, покрытому мелкой осыпью. Медведь поднял голову, подошел к самому обрыву и с удивлением смотрел на быстро удалявшегося Женю. Но сам последовать за ним не решился, да и ни к чему ему это было, так как он уже наелся черникой и был сыт. Находящегося за выступом скалы Леву медведь не заметил, и тот благополучно спустился вниз. Вскоре после этого мы вернулись в наш лагерь на Ильме.

Это лето было очень дождливым. Во время дождя в маршруты не ходили, а занимались камеральными работами - разбирали образцы, вели минералогический полевой журнал.

На западном склоне. Когда погода наладилась, все кроме Елены Павловны и завхоза отправились на западный склон Ловозерского массива. До Умбозера нас довезла машина, дальше плыли катером. Озеро очень красиво и расположено между двумя горными массивами - Хибинским на западе и Ловозерским на востоке. Высадились у поселка ГРП, где должна была состояться встреча с геологом, который обещал передать нам крупномасштабную карту района речки Куткуай, куда мы собирались идти в многодневный маршрут. Но когда мы сошли с катера, то не встретили ни одного человека ни на пристани, ни в поселке. Ни в ГРП, ни в одном из финских домиков не было ни души. На наш зов никто не откликался. Наконец встретили какого-то полупьяного человека, который на вопрос Кузьмы Алексеевича: "А где весь народ?" ответил: "Какой народ? Сегодня блокаду прорвали и ни сегодня, ни завтра вы никого здесь не найдете."

Оказывается, это был день получки, который на местном жаргоне назывался днем прорыва блокады. В этот день все моментально напивались и валялись в беспамятстве где-то среди леса. Так мы никого и не нашли, и не солоно хлебавши возвращались к катеру. Там нам представилась такая картина: подросток лет четырнадцати, шатаясь, вошел в воду и упал вниз лицом, а какая-то пьяная баба пыталась его поднять, слезливо приговаривая: "Кольк, а Кольк, ну вставай, так тебя растак, ведь утонешь." Кончилось это тем, что она сама упала в воду и наши ребята обоих их вылавливали. Баба отчаянно ругалась самыми последними словами, а когда сквозь пьяный туман разглядела наших мальчиков, то, качаясь на ватных ногах, произнесла заплетающимся языком: "Ой, извините, я не видела, что тут молодые люди." Мы расхохотались.

Через два дня, когда срок "блокады" закончился, мы уже впятером - Кузьма Алексеевич, Женя, Игорь, Лева и я - вновь проделали этот путь, застали всех на месте и, взяв карту, вернулись на катер и поплыли дальше к югу вдоль западного склона Ловозерских гор. Высадились в устье речки Киткуайв и с рюкзаками двинулись вверх по течению. На границе леса и тундры поставили палатку. Тут очень красиво. Наш лагерь расположен в лесу на пригорке, под которым протекает речка. Комары почти исчезли, и можно наслаждаться природой без накомарника. Начинали поспевать ягоды и грибы. Ночи уже не светлые. В 11-12 часов густые сумерки. В это время мы разжигали большой костер и сидели около него. Было тепло и хорошо. В этом году лето довольно холодное и мне почти все время приходится ходить в меховушке. В первый день осталась дежурить в лагере я, а все мужчины отправились в маршрут.

На другой день дежурить по лагерю остался Лева, а Игорь, Женя, я и Кузьма Алексеевич пошли в маршрут в верховья речки Киткуайв. Кузьма взял с собой спиннинг и сказал нам:
- Идите вперед, а я вас догоню.

Мы и пошли. Быстрым шагом дошли до самых верховьев. Вот уже и воды нет. В цирке на крутых склонах над обрывами лежит вечный снег. Моментально созрело решение покататься. Взобрались наверх сбоку от снежника по камням, затем ступили на снег и, стоя на ногах или присев на корточки, с огромной скоростью летели вниз, временами чуть притормаживая бороздящими снег молотками. Нам понравилось и мы снова, и снова взбирались наверх и скатывались вниз. Не повезло только Жене. Он почему-то решил прокатиться босиком и, вылетев на острые камни, здорово рассек пятку. Подошедший к этому времени Кузьма Алексеевич застал меня в роли медсестры, перевязывающей раненого бинтом, который я всегда носила с собой. Мне же и попало за такое развлечение.
- Ну, а ты то куда смотрела,- выговаривал он.- Ну они - ребята, дураки, а то-то девушка, должна быть рассудительной. Могла бы сообразить, что кататься с крутого снежника, когда внизу острые камни, недопустимо. Вот и отпускай вас одних.

Ну, ничего. Все обошлось. Дошел наш хромой Женя после целого дня работы до палатки, и на другой день остался дежурить.
А мы опять отправились вверх по долине этой же речки. И в этот раз не обошлось без приключений. Когда половина работы была сделана, выбрали тенистое место под скалой и расположились там, прячась от солнца, на обед. Очистили воблу, нарезали хлеб. Разложили все это на бумагу и начали есть, запивая родниковой водой, струящейся из-под скалы, как вдруг откуда-то сверху раздался какой-то непонятный, тревожный гул. Мы прислушались, стараясь понять, что это, а Кузьма Алексеевич крикнул:
- Скорее бегите в сторону. Это - камнепад!
Только успели отскочить на несколько метров и прижаться всем телом к скале, как над местом, где мы за секунду до этого сидели, прогрохотали летящие с огромной скоростью вниз со склона камни. Весь наш приготовленный завтрак погиб под грудой камней. А мы уцелели благодаря быстрой реакции нашего Кузьмы.

Так мы и остались голодными. Сделав оставшуюся работу, заспешили домой к обеду, который должен был для нас приготовить Женя. Когда мы подошли к палатке, Женя еще возился у костра.

А обед он приготовил вот какой. На первое был рассольник из зеленых помидор - это была просто горячая вода с плавающими в ней целыми помидорами. На второе решил сварить рисовую кашу. Налил в воду сгущеного молока, бросил рис. Потом вспомнил о рыбе, которую Власов поймал накануне вечером, и подумал: " сварю-ка я уху, а то рассольник не сытно, да и рыба испортится." Но кастрюль у нас больше не было, и он решил сварить уху в чайнике, для чего бросил туда соль. "А как же чай? Нет, суну-ка я эту чертову рыбу в рис - будет густая уха. Так даже сытнее будет," - сказал сам себе Женя и, забыв, что в кастрюле рис со сгущенкой, намеревался опустить туда рыбу. А рис уже разварился, и рыба в кастрюле не помещалась. За этим занятием мы его и застали. Он был так увлечен своей стряпней, что не заметил, как мы подошли к костру.
- Женя, что ты делаешь?
Он обернулся:
- Да вот, решил сварить уху, а рыба почему-то в рис не лезет, - с огорчением сказал Женя.
- Да кто ж в кашу рыбу сует? - расхохотавшись, воскликнула я.
- Да ведь тут не было каши, когда я начал чистить рыбу. А теперь вот почему-то каша,- сказал он огорченно.
Сели обедать. На первое - вода с помидорами. На второе - сладкий рис, пахнущий рыбой. Хоть мы и были голодны, но такой обед нас не прельщал.
- Ну, ничего, сейчас я заварю чай и попьем его с хлебом,- утешил нас наш повар. И с этими словами он кинул заварку в чайник с соленой водой, в которой он поначалу собирался сварить уху, напрочь забыв об этом. Попробовав такой чай, все стали отчаянно плеваться, но ругать Женьку за его сверхрассеянность, глядя на его растерянное лицо, у нас не хватило духу и мы, несмотря на то, что остались голодными, хохотали, держась за животы. Вскипятили новый чай, на том и успокоились.

Легли спать, а уснуть невозможно от нестерпимого запаха какой-то гнили. Перерыли в палатке все. Смотрели и под спальными мешками, и в мешках. Думали - может быть полевая мышь где-нибудь сдохла? Но нигде ничего не нашли. Долго еще принюхивались. Ребята наконец уснули, а я, со своим носом ищейки, никак не могла заснуть, а все нюхала и нюхала, пока не обнаружила, что этот запах исходит от кожаного пальто Кузьмы Алексеевича. Оказывается, в дырку кармана завалилась под подкладку маленькая рыбка, пойманная несколько дней тому назад и машинально опущенная в карман; она уже совсем разложилась. Пальто тут же было выброшено из палатки и остаток ночи мы дышали уже чистым воздухом. Наутро подкладка была вспорота, злосчастную рыбка извлечена, а пола пальто застирана. Все в порядке.

Когда мы вернулись на Ильму, погода опять испортилась. В дождливые дни мы брали в фондах местной геологической партии докторскую диссертацию Василия Ивановича Герасимовского, посвященную минералогии Ловозерского массива, и "грызли науку". Я готовилась к написанию диплома.

В конце июля уже поспели ягоды и Елена Павловна баловала нас пирогами с черникой. Несмотря на холодное и нередко дождливое лето, все мы сильно загорели и поздоровели. Компания была дружной, веселой и расставаться никому не хотелось.

Конец сезона и отъезд в Москву. Но лето подошло к концу. Студенты разъехались в конце августа - они торопились к началу занятий. С ними уехала и Маша, которую в Москве ждала ее маленькая дочка. Пора было уезжать и нам. Билеты на Москву со станции Оленья достать невозможно. Поэтому решили уехать в Мурманск и отправляться оттуда. Кузьма Алексеевич уехал туда раньше остальных с тем, чтоб купить билеты, а мы (я, Дуся и Шилин) должны были двигаться на машине с вещами несколькими днями позже.

Наш шофер Кияшко, отъявленный пьяница, бывший летчик, которого и списали из авиации из-за пьянства, все лето пристававший то ко мне, то к Дусе, и неизменно получавший резкий отпор, еще летом пообещал нам: "Ну подождите, я вам это припомню." И припомнил, вот каким образом, во время нашей поездки в Мурманск.

Лев Лаврентьевич ехал в кабинке, а мы с Дусей в крытом кузове вместе с экспедиционным снаряжением и личными вещами. Было холодно. Кое-где уже лежал снег. Ехать предстояло долго - несколько часов - и мы устроились по-домашнему уютно: сняли ботинки, одели на ноги меховые оленьи тапочки, которые мы купили в Ловозере у лопарей, закутались в тулупы и теплые платки и подремывали на мягких тюках. Через некоторое время машина остановилась и из кабины раздался голос Кияшко:
- Вылезайте, кому надо. Да поживее, а то больше останавливаться не буду.
Мы с Дусей не стали переобуваться, выскочили прямо в тапочках и скрылись в придорожных кустах. Вдруг через полминуты слышим:
- Ну, поехали, что ли?
И, не дожидаясь ответа, Кияшко трогает машину, и мы с ужасом слышим по звуку мотора, как она быстро набирает скорость. Когда мы выскочили на дорогу, машина была уже на таком расстоянии, что наших отчаянных криков никто не услышал. Что же делать? До Мурманска еще далеко. И пока они не доедут, наверное, не заметят нашего отсутствия. А в кузове остались наши полевые сумки с документами и деньги. Не ждать же здесь, когда они вернутся за нами. И мы пошли пешком. Дорога была совершенно пустынна. Никакого движения. погода беспрерывно менялась - то шел дождь, то снег, а то и солнышко проглядывало. А мы все шли, и шли, и волновались за сохранность вещей и документов в кузове. Наконец, видим впереди на дороге большую группу людей. "Вот, сейчас спросим, далеко ли до Мурманска", обрадовались мы. Но радоваться то было нечему. Это, оказались, строящие дорогу заключенные, которых охраняли часовые. Один из них тотчас же подошел к нам и потребовал предъявить документы, а так как их у нас не оказалось, то он предположил, что мы беглые, и грубо произнес:
- А вы из какого лагеря и что тут делаете? А ну, марш под охрану.
Мы стали возбужденно рассказывать нашу историю, а он в это время с удивлением рассматривал наши тапочки, которые не могли быть на ногах заключенных, и, к нашей радости, поверил нам и отпустил. Мы шли уже около двух часов, когда увидели машину, ехавшую нам навстречу, а за рулем злорадно улыбающегося Кияшко:
- Ну что, получили? Так вам и надо,- торжествующе произнес он.
Шилин потом рассказывал нам, как, приехав в Мурманск к гостинице, он вылез из машины, подошел к заднему борту крытой машины и окликнул нас:
- Девочки, вылезайте. Приехали.
Молчание.
- Девчата, вы спите что ли?
Опять молчание. Тогда он влез в кузов, а там никого нет. Он к Кияшко:
- Где девчонки?
- А я откуда знаю.
-Сейчас же поезжай обратно! - приказал взволнованный Шилин.

Мурманск в то время был деревянным городом с бревенчатыми двухэтажными домами. Никаких достопримечательностей мы не увидели, так как сидели на вещах на вокзале. На другой день, в ночь с пятого на шестое сентября, должны были уезжать
Сидим ночью на платформе с экспедиционными вещами, которые надо загрузить в товарный вагон, а вагона все нет. Уже два часа ночи, нас клонит в сон, и мы полулежа на груде мягких вещей пытаемся уснуть. А Шилин ходит по платформе туда-сюда, туда-сюда, маяча перед нами, и беспрерывно громко ругает матом железнодорожников, вокзал, платформу и сам город Мурманск. Нам это до того надоело, что Дуся подошла к Власову, сидевшему в стороне от нас на скамейке, и сказала:
- Кузьма Алексеевич, уймите Шилина. Мы уже не можем слушать этот трехэтажный мат.
Кузьма Алексеевич подошел к Шилину и добродушно пожурил его:
- Лева, ну отошел бы куда-нибудь в сторону и ругался бы сколько хочешь. А то что ж ты при девицах. Нехорошо-о.
Шилин на нас надулся: - мол, угощал вас, неженок, вкусными вещами, а вы на меня жаловаться.

Окончание Университета

Защита диплома. На занятия в Университете я немного опоздала. Но сразу же впряглась и в январе сдала последнюю в своей жизни сессию.

После зимних каникул в 1949 году предстояло систематизировать весь собранный летом материал и писать диплом.

Диплом написан. Предстоит защита. Накануне вечером я дочерчивала демонстрационную карту. Ну вот, все готово. Осталось только убрать тушь, подождать пока карта высохнет и свернуть ее. Вдруг... одно неловкое движение, и пузырек с тушью опрокидывается на разложенную карту. Я застыла от ужаса. Что делать? Ведь даже если я просижу всю ночь, то во-первых все равно не успею вычертить эту злосчастную карту, а во-вторых голова ничего не будет соображать после бессонной ночи. Стою над столом и реву. В дверь позвонили. Это зашел Гриша Кравченко, мой приятель, живший этажом выше, чтобы спросить, как я себя чувствую накануне защиты. Гриша студент института Цветных металлов и золота. Кроме того он хорошо рисовал и чертил. Увидев такую горестную картину, сказал:
- Не расстраивайся. Ложись спать. Карту я заберу с собой и завтра утром принесу.
И взял карту. И принес ее утром. Просто, как добрый волшебник из сказки
Первой должна была защищать я, а второй Эля Розанова. Графика уже вся развешана. Все в сборе. Нет только моего руководителя - заведующего кафедрой минералогии профессора Николая Алексеевича Смольянинова. Все ждут. Я волнуюсь, как и полагается перед защитой. Вдруг вбегает профессор. Он страшно взволнован и говорит:
- Защита отменяется...
- Как отменяется?? Кем отменяется??
- Я только что был в спецчасти Университета и Вам не разрешили защищать эту работу, так как Вы не засекречены, а в районе работ есть секретные элементы, - возбужденно объясняет профессор, - и ученый совет у нас открытый.
- А что же мне делать? - спрашиваю я растерянно.
- Что делать? Брать новую тему и защищать на будущий год, - был ответ. можно представить, что я испытала в эти секунды. Душа моя ухнула в пятки. Настроение было, как на похоронах.
- Давайте слушать следующую защиту, - сказали члены ученого совета.

Я пошла на кафедру, где со мной случилась истерика. Добрые женщины - члены кафедры - отпаивали меня валерьянкой. И все возмущались этой глупостью. Ведь работа уже написана и весь материал я знаю досконально. Так почему же мне нельзя его защищать. Ведь оттого, что я не засекречена, я не могу все в одну секунду забыть. Кто-то с кафедры пожалел меня и побежал в спецчасть. Там долго думали и порешили допустить меня к защите, удалив с нее всех не засекреченных членов ученого совета. В результате я, вконец измученная и издерганная, защищала в присутствии всего четырех человек. Профессор Дмитрий Сергеевич Четвериков, которого я больше всего боялась, так как плавала у него на экзамене по петрологии и он пообещал мне, что будет на моей защите задавать вопросы из этой области, был удален как не имеющий допуска к секретным работам. А не имел он его из-за того, что до революции был белогвардейским офицером. Таким интеллигентам в то время не доверяли. А в работе то моей ничего секретного и не было. Короче говоря, я защищала свой диплом в каком-то полубредовом состоянии. Но все-таки получила пятерку.

Домой меня ждали к часу, а пришла я где-то около шести вечера. Мама была страшно взволнована и уже собиралась идти на поиски. Но вот я явилась и теперь ее испугал мой вид.
- Что с тобой? - воскликнула она. Я посмотрелась в зеркало и сама испугалась.

В санатории Новый Афон. Кавказ. 1948 г.	На даче у проф. Крутова после защиты диплома. Вторая слева Алла Нечесова, далее: проф. Калинин, проф. Константинов, проф. Н. С. Смольянинов, я, Лия Яхонтова

Распределение. После защиты диплома были госэкзамены по специальности и по истории партии, а потом распределение. Но и тут у меня не обошлось без волнений.

Была подана заявка из ИГЕМа. Меня брал к себе Власов. Он пришел на заседание комиссии. Мне дали анкету, которую надо было заполнить. В это время к Кузьме Алексеевичу подсел наш декан и стал шептать ему что-то на ухо. Кузьма выслушал, а потом недостаточно тихо, так что я услышала, сказал:
- Все равно я ее возьму. Я знаю ее мать. Она кристально чистый человек и я не хочу верить всему, что вы мне наговорили.
- Ну, смотрите, вы берете на себя большую ответственность, - произнес угрожающе декан.

Мы вышли вместе с Кузьмой Алексеевичем и он на меня раскричался:
- Неужели ты не могла мне раньше сказать, что с твоим отцом случилось такое несчастье. Думаешь, я бы не понял? Ты что, мне не доверяешь? Почему я должен был выслушивать все это от постороннего человека и чувствовать себя дураком?

Оказывается, декан за несколько лет до войны работал вместе с папой в одном из геологических институтов в Ленинграде и откуда-то узнал, что он был репрессирован. Вот об этом он и докладывал Власову, всячески отговаривая его от такого рискованного шага как брать на работу такого ненадежного человека как я.

Кузьма Алексеевич не дожил, к сожалению, до того времени, когда люди смогли свободно говорить все то, что думают. Но он был смелым человеком и даже в те годы, выступая на партийных собраниях, высказывал свое собственное мнение, которое шло вразрез с партийными установками, за что и нажил себе немало врагов. Вот и в случае со мной он поступил так, как считал нужным, невзирая на угрожающие предупреждения. Но друзей у нашего Кузьмы было куда больше, чем врагов. Все мы искренне его любили и добрая память о нем до сих пор живет в наших сердцах.