ПОЕЗДКА НА АЛТАЙ В 1945 ГОДУ

Очень хотелось побывать на Алтае. Экспедиция туда организовывалась от Всесоюзного Геологического Института, который находился в Ленинграде. Узнав от Виталия Григорьевича Хлопина, приехавшего весной в Москву, что вместе с ним приехали геологи - руководители Алтайской экспедиции, с которыми можно встретиться в Геологическом Институте Академии Наук, я отправилась туда. Но в просьбе взять меня в экспедицию, мне сразу же отказали, сказав, что условия работы трудные и нужны сильные мужчины. Я очень огорчилась. Меня утешили:
- Зайдите через несколько дней и если мы никого не найдем, то может быть поговорим с вами. Но особенно на это не рассчитывайте.
Я зашла через три дня. Среди студентов в 1945 году мужчин были считанные единицы, и на мое счастье никто из них не предложил своих услуг. А я была маленькой, худенькой и брать меня явно не хотели.
- Возьмите меня. Я уже бывала в экспедициях и не боюсь трудностей, - просила я.
- Ну да, а потом рюкзаки за вас таскать.
- Я и рюкзаков не боюсь, - уверяла, я, - буду работать не хуже любого парня.
- Ну, хорошо. А в геологии вы хоть что-нибудь смыслите? - продолжали пытать меня серьезные дяди. - Сейчас нам некогда. Приходите завтра в три часа, устроим вам экзамен.

Я конечно перепугалась. Побежала в библиотеку и засела за учебники. К этому времени у меня за плечами было два курса геологического факультета Московского Нефтяного Института. Я лихорадочно листала общую геологию, геотектонику и палеонтологию и на следующее утро с головой, как пивной котел, явилась на экзамен. Задали мне несколько вопросов, на которые я к своему счастью ответила, а потом поручили законспектировать какую-то нужную им статью по палеонтологии со словами:
- Если сумеете сделать это качественно, то так и быть возьмем.
Я очень старалась и на другой день уже заполняла бланк трудового соглашения, по которому меня зачисляли коллектором в Восточно-Казахстанскую Экспедицию.

От Москвы до Алма-Аты мне предстояло добираться одной, так как все остальные члены экспедиции отправлялись из Ленинграда.
В соседнем купе ехал паренек, возвращавшийся домой из московского госпиталя. Высокий, тоненький, красивый, с выразительными миндалевидными, карими глазами он произвел на меня впечатление. Мы познакомились.
- Борис Каменский, - представился он. Борис передвигался только с помощью костылей. Ноги после контузии не действовали; операция не помогла.

Я покупала ему на станции еду, бегала за кипятком и вообще всячески старалась облегчить тяжелую для него поездку. Борис был разведчиком за линией фронта. Много я услышала от него страшных, связанных с риском для жизни эпизодов. В Алма-Ате его встретила мать. При прощании он пригласил меня зайти к ним в гости. Но это потом, а сейчас я должна была ехать к родственникам моих московских друзей, где я решила остановиться на несколько дней до отъезда в поле.

Алма-Ата большой город. В то время большие каменные дома были только в центре. Ближе к окраинам - одноэтажные и двухэтажные домики, утопавшие в садах. Как в центре, так и на окраинах вдоль улиц плотными рядами выстроились огромные деревья, пышные кроны которых, сходясь в своей верхней части, образовывали сплошной тенистый коридор.

От вокзала на какое-то расстояние меня подвез автобус, а потом долго пришлось идти пешком, спрашивая дорогу, пока не вышла на открытое место, где моему взору представились дальние горы со снежными вершинами. Асфальт кончился. Рядом с грунтовой дорогой журчала речка, и на всхолмленной поверхности раскинулись деревянные дома. В одном из них я и прожила несколько дней. Встретили меня радушно, накормили и спать уложили. Наутро я отправилась в Казахское Геологическое Управление, где встретилась с приехавшими раньше меня моими ленинградскими начальниками. Теперь вся экспедиция была в сборе. Все начальники, а их было четыре человека, - мужчины. Все подчиненные - женщины.

Начальник экспедиции - Дмитрий Сергеевич Николаев был сотрудником Радиевого Института, которым руководил Виталий Григорьевич Хлопин. В памяти сохранился образ красивого высокого седеющего мужчины с чуть хрипловатым голосом. Научным руководителем был старший научный сотрудник Радиевого Института Академии Наук Иосиф Евсеевич Старик. Роли начальников отрядов выполняли: Алексей Яковлевич Крылов - тридцатилетний высокий блондин веселый и остроумный, и такого же возраста невысокий серьезный и энергичный голубоглазый Александр Ильич Семенов, к которому и была прикомандирована я. Среди женщин были: молчаливая и миловидная, но страшно медлительная Наталия Константиновна Жирова и три студентки Ленинградского Университета - хорошенькая блондинка, полная собственного достоинства Оля, серьезная Тося и курносая хохотушка Маша. Кроме того, в составе экспедиции была жена Старика, которая взяла с собой двух маленьких детей. Она курировала все радиометрические работы.

Проработав в фондах Геологического Управления несколько дней, мы поехали на поезде в Семипалатинск, где нас ждал, приехавший сюда заранее начальник экспедиции Дмитрий Сергеевич. Николаев со своей женой и пятилетним сыном Сережей. Здесь мы также были заняты сбором фондового материала. Кроме того, здесь мы должны были получить машину и отправиться на ней в Усть-Каменогорск.

Если Алма-Ата утопал в садах и тенистых деревьях, то Семипалатинск - в песках. Улицы не мощеные и ходить по ним чрезвычайно трудно: ноги погружаются по щиколотку в глубокий песок, который засыпается в ботинки. Беспрерывные ветры поднимают песок в воздух, и он набивается в уши, носоглотку и глаза. Деревьев мало. Солнце печет нещадно. Нет, плохое впечатление оставил о себе этот город.

Наконец, погрузились в машину и отправились в Усть-Каменогорск, где также провели несколько дней. Эти несколько дней были веселыми. Начальство ходило по каким-то делам, а нам делать было нечего, и мы по очереди готовили обеды и развлекались. Настал мой черед дежурить на кухне, и я растерялась, так как стряпать мне раньше не приходилось. Но как ни странно, борщ получился отличный. Все ели и нахваливали, а Дмитрий Сергеевич сказал: -" Женя, когда Вы будете выходить замуж, я дам Вам рекомендацию."

Наконец мы прибыли в пункт нашего базирования - Зыряновск. Это Рудный Алтай. Поселились в небольшом домике из двух комнат на окраине поселка. Место холмистое. Дом стоял на склоне и вниз по склону спускался, примыкающий к дому сад. Распаковали вещи. Сотрудницы стали налаживать приборы (радиометры), а мне мой начальник Александр Ильич Семенов, очень импульсивный и влюбленный в свою работу человек, сказал:
- Женя, а вы поставьте в саду палатку.
Сноровки в натягивании палатки у меня еще не было, и я долго пыхтела над ней в одиночку. Наконец одолела и явилась пред светлые очи начальства:
- Александр Ильич! Я поставила палатку. - И каково же было мое удивление и возмущение, когда я услышала в ответ:
- А теперь разберите!
Была такая же школа, как когда-то у Страхова, когда я раскладывала на траве десять ящиков с керном, а потом восемь из них убирала за ненадобностью.

На следующий день началась настоящая работа. Геологи ходили в шахту и приносили образцы пород и минералов, в которых мы измеряли радиоактивность при помощи радиометров. А потом и меня стали брать с собой в шахту.

В шахте. Однажды, обследуя одну из выработанных и неосвещенных штолен и набрав уже порядочное количество образцов, мы с Александром Ильичем проходили под восстающим1. Это была давно заброшенная и совершенно обледеневшая выработка. Восстающий был укреплен бревнами (как колодец). Приставленной обычно лестницы здесь не было. Но мы все-таки полезли по нему, хватаясь руками за вбитые кое-где железные скобы и упираясь растопыренными ногами в противоположные стенки обледеневшего узкого колодца. Тяжелые рюкзаки оттягивали плечи. На поясе болтались привязанные к нему карбидки (шахтерские лампы). Было очень холодно. Руки и ноги деревенели.
- Не задерживайтесь долго в одном положении, быстрее перебирайте руками и ногами, а то соскользнете, - говорил мой начальник.

Мне казалось, что я не выдержу и сорвусь. Но я обещала еще в Москве вести себя, как крепкий парень и, сцепив зубы, молча карабкалась вверх. Мы уже пролезли около тридцати метров, как вдруг струя воздуха погасила наши карбидки, и наступила полная темнота. Достать спички невозможно, так как руки цепляются за стенки. Сколько еще осталось лезть, неизвестно. Немного передохнули распятые в колодце, упираясь в его стенки руками, ногами и спиной, и полезли дальше, на ощупь находя скобы, а если их не было впиваясь ногтями рук и триконями горных ботинок в лед. Так мы поднимались еще метров семьдесят, изредка останавливаясь, когда перехватывало дыхание. Отдыхать было еще страшнее, чем лезть, Руки и ноги дрожали от напряжения. Силы были на исходе. Наконец руки ощутили конец восстающего и мы вылезли на верхний горизонт шахты. Зажгли карбидки. Отдохнули, растерли онемевшие от холода руки и приступили к работе. Было холодно, под ногами хлюпала вода, с потолка капало за шиворот и долбило по каскам. Мы осматривали стенки при тусклом свете карбидок и отбивали образцы. Я писала этикетки и заворачивала образцы в бумагу, а Александр Ильич делал зарисовки стенок штольни. Часа через два с тяжеленными рюкзаками мы вышли на поверхность. Яркий свет солнечного дня ударил в глаза.

Поход за медом. 1945 год. Время еще довольно голодное. Начальство решило отправить кого-нибудь на дальний прииск за медом. Выбор пал на меня и на, временно работавшую у нас, молодую девушку Клару из местного немецкого поселения, где жили немцы выселенные во время войны из Поволжья. Собрали вещи, которые надо было обменять на мед, белье, детские вещи, мужские рубашки, бывшую в употреблении обувь.

Рано утром навьючили лошадь и двинулись в поход. Сначала путь шел по дороге; чем дальше мы по ней шли, тем больше она сужалась, пока не превратилась в заросшую тропу. Навстречу не попадалось ни ездоков, ни путников. Кругом были луга, чередующиеся с лесами. К полудню мы вышли к широкой бурной горной реке. Хоть она была и не очень глубока, но течение было быстрым, а дно каменистым. Поэтому, чтоб не поранить ноги, решили переходить в ботинках, сняв предварительно носки и засучив брюки. Уцепившись руками за вьюки на боку лошади, мы шагнули в воду. Лошадь шла медленно, выбирая место, куда поставить ногу. На середине реки течение стало настолько быстрым, что меня сбило с ног, но благодаря тому, что я крепко цеплялась руками за вьюки, не унесло. Встать на ноги я не смогла и лошадь тащила меня, а ноги плыли по течению. Когда мы с трудом все-таки переправились, то обнаружилось, что правого ботинка нет: течение развязало шнурки, сорвало с ноги и унесло его. Одежда была насквозь мокрая. Пришлось раздеться, все отжать и снова надеть, а ногу завернуть в лопухи и обвязать бечевкой. Здесь уже дороги не было, а лишь нехоженая тропа петляла по частому лесу.

К вечеру мы добрались до пасеки. Возле ульев стоял дом. Во дворе никого. Только лошадь, привязанная к столбу, прядала ушами.
Мы постучались, но нам никто не ответил. Тогда мы толкнули дверь и вошли. Большая семья сидела за столом, но никто не обернулся на скрип открывающийся двери.
- Здравствуйте, - сказали мы. Но на наше приветствие никакого ответа не последовало. Все, и стар и мал, дружно пережевывали пищу. Мы еще раз поздоровались.
- Что надо? Не видите, что люди ужинают? - Неприветливым тоном произнес мужчина, который, по-видимому, был главой семьи.
- Вы не дадите нам попить, - робко попросили мы.
- Давайте вашу кружку, - нехотя и грубо отозвалась хозяйка.
- У нас нет кружки.
- Свои мы не даем всяким прохожим.

Хозяева оказались староверами. А по их обычаям свою посуду они не дают поганым иноверцам.
- Мы привезли вам вещи в обмен на мед, - робко сказали мы. Это их несколько смягчило, и они напоили нас водой, тщательно вымыв после этого свои кружки, а потом спросили:
- А детские рубашки есть?
- Есть, - ответили мы.
Тщательно разглядев наш товар, они остались удовлетворены, налили нам за него туесок меда и разрешили переночевать на сеновале.
На рассвете мы поднялись с тем, чтоб отправиться дальше. Никак не могли навьючить лошадь, так как вьюки были достаточно тяжелы. Тогда самый старый член семьи - сухонький и маленький дед с белоснежной бородой до пояса сказал:
- А ну-ка, дочки отойдите, - и с этими словами он один навьючил нашу лошадь, подтянул подпругу, упершись ногой ей в бок, и произнес дружелюбно:
- Ну, девки, в добрый путь.
- Дедуля, сколько же вам лет?, - спросили мы с удивлением.
- Э-э, много мне лет, красавицы. Сто третий годок пошел.
Мы так и застыли с открытыми ртами. Откуда такая силища богатырская в этом, похожем на доброго гнома, маленьком старичке? Уж не от меда ли?

Мы отправились дальше. Шли сначала по лесной, а потом по горной тропе и к вечеру пришли на золотой прииск, затерянный в глубине алтайской тайги. Весь прииск состоял из нескольких маленьких домиков. Около одного из них щипал травку теленок, который, видимо, удивленный появлением двух незнакомок с лошадью, наклонил голову, разбежался и, ткнув меня с разбега своей, пока еще слава Богу безрогой, головой в живот, повалил на землю. От неожиданности я вскрикнула. Дверь домика отворилась, и грубый голос произнес:
- Ну, кого еще там принесло?
Оказалось, мы попали не куда-нибудь, а во владение "пекарихи"- самой авторитетной особы на прииске, выпекавшей "хлебы".

Переступив порог, мы ощутили себя в прошлом столетии. Пекариха была толстой бабой с мясистым лицом, в длинной до пола, широченной с бесконечными оборками, юбке и кофте навыпуск. Она целый день сидела за самоваром и, обливаясь потом, пила чай с теплым, только что вынутым из печки, хлебом. У нее в услужении была девочка лет четырнадцати, на которую она беспрерывно покрикивала:
- А ну, Глашка, становь хлебы в печку! Да побыстрее! Шевелись, лентяйка, а не то получишь у меня!
Бедная Глашка с испуганными глазами старалась все делать быстро, но злой хозяйке всё было мало и она продолжала награждать ее упреками.

Расспросив нас кто мы, откуда и зачем пришли, пекариха распорядилась:
- Глашка, становь на стол кружки. Чай с дороги они голодные. Да хлеба нарежь.
Кроме Глашки в доме пекарихи жила маленькая седая старушка, которую в войну судьба закинула, каким-то образом, сюда из Ленинграда. Она также, как и девочка, боялась окриков этой властной бабы. Мы пили чай и наслаждались вкусом теплого и ароматного хлеба, а хозяйка тем временем рассказывала, кивая на старушку:
- А энта старуха помешанная. Вишь чего выдумала. Говорить, будто в Ленинграде (город такой, говорить, есть), где дома мно-го-э-таж-ные. Тьфу, и не выговоришь слово то. А ведь спроси у ей, что энто такое, так и сама не знаеть. Ум за разум то у ей зашел, она и объясняеть: энто, говорить, на будто когда один дом на другом стоить, а на ем еще один, а уж потом только крыша. Ить чего только не выдумаеть, когда ума нет.

Мы стали уверять ее, что старая ленинградка права, что действительно есть такие дома, но нам так и не поверили ни пекариха, ни девочка. И еще один вопрос:
- А как там у вас Ленин то поживаеть?
- Что вы, хозяйка? Да ведь Ленин то больше двадцати лет назад умер.
- Ах-ти, ах-ти! Да как же это он голубчик? А мы то и не знали. От чего же это он преставился? - заахала пекариха.

Вот, в какую несусветную глушь завела нас с Кларой тропинка. Прииск был маленький. Там было всего несколько спившихся старателей с семьями во главе с одним единственным геологом, совсем уже потерявшим человеческий облик. Лицо его, заросшее жесткой щетиной, было лилово-красным, глаза заплыли от водки, и он мычал что-то нечленораздельное. Только раз в году он брился и спускался в Зыряновск с отчетом. Все остальное время беспробудно пил.

Встретился нам там парень восемнадцати лет, который не только до сих пор не видел паровоза, но и не слышал никогда о таком чуде. На прииске все поголовно, кроме геолога, были безграмотны. О книгах и газетах никто и понятия то не имел. Радио тоже не было. Вот какие медвежьи углы еще были в 1945 году. Да что удивляться этому, если даже в наше время нашлись такие отшельники в алтайской тайге, как староверы, о которых писал в Комсомольской правде Песков в очерке "таежный тупик".

Вопреки нашим ожиданиям, пасеки на прииске не было. Всё хозяйство ограничивалось несколькими коровами, курами да небольшими огородами на задах изб. Вот и все.

Хозяйка уложила нас спать на сеновале и наутро мы несолоно хлебавши (не наменяв здесь меда) двинулись в обратный путь.

На Черновинке. Через несколько дней мы вдвоем с Александром Ильичем отправились на лошадях в глухомань, за сто пятьдесят километров от Зыряновска, на маленький прииск под названием Черновинка. Дорога шла через густой лес, местами выходя к реке. В пойме реки трава была так высока, что скрывала всадника на лошади. Там росли огромные ядовитые зонтичные растения. Если роса с этого растения попадала на кожу, то открывались долго не заживающие волдыри и язвы. Это называлось -"оброситься". Поэтому в маршруты можно было ходить только после обеда, когда высохнет роса.

В первую половину дня, а иногда и целый день, я занималась дроблением проб. Это пренудное занятие. Целый день надо сидеть, зажав между колен большую стальную ступку, и с силой опускать в нее тяжелый пестик; периодически высыпать из ступки пробу на набор сит и то, что не просыпалось, снова дробить и так - до пудры.

Вначале Александр Ильич не брал меня в маршруты, и я целый день дробила пробы, которые приносил он. Под конец дня не могла разогнуть спину и очень уставала. У меня даже возникла мысль: "не перейти ли мне на экономический факультет", так как такая работа была мне не по душе. Но не успела эта мысль закрепиться, как начальник дал мне другую работу. Теперь я долбила только утром, а когда спадала роса, шла с деревянным старательским лотком на речку и мыла там, сидя на корточках, речной песок. Эта работа была мне более по душе: смывалась вся легкая фракция, представляющая собой прибрежный крупнозернистый песок, и на дне лотка оставались темно-коричневые со стеклянным блеском мелкие кристаллики вольфрамита. С такой добычей возвращаться в поселок было приятно.

В маленьком клубе, представляющем собой совсем пустую избу, где не было ни столов, ни стульев, по вечерам собиралась молодежь и устраивала танцы под гармонь. Позвали и меня из любопытства, чтобы поглядеть на москвичку. В их представлении москвичи были не такие как все остальные люди. Они раздобыли для меня где-то единственный стул и очень удивились, когда я от него отказалась, а уселась вместе с ними на пол, а затем пела и танцевала, так же как и они. Раздались дружелюбные возгласы:
- Смотрите-ка, а она совсем обыкновенная хорошая и простая девчонка. А мы то думали, что если москвичка, то и разговаривать с нами не будет.
Так думали в глубинке о москвичах.

У молодой женщины, жившей рядом с нами, заболел диспепсией маленький четырехмесячный ребенок. У нее не было никаких лекарств. Мальчик совсем погибал, и мать была в отчаянии. Я сказала Александру Ильичу:
- Давайте дадим ему сульфидин, - на что он возразил:
- Ни в коем случае. Я не разрешаю вам этого делать, так как, если ребенок погибнет, мы будем в ответе.
Но я его не послушалась и дала матери две таблетки.
-Давайте малышу по 1/4 таблетки четыре раза в сутки, - сказала я, помня, как сульфидин спас мою сестру Асю, когда она во время войны погибала от дизентерии.
И как же мать младенца и я были счастливы, когда через два дня наступило выздоровление.
- Видите, как хорошо, что мы не дали ему таблеток. Он и так поправился; а то неизвестно, как бы он среагировал на такое сильное лекарство, - заметил Александр Ильич.
Я так и не сказала ему, что ребенок поправился от таблеток.

В зарослях окружающего леса росла кислица. Она росла гроздьями, как красная смородина, но ягоды были крупнее, черного цвета и довольно кислые. Я набрала ее. Купила в поселке мед и берестяной туесок, и сварила варенье, с тем, чтобы привезти его в Москву. Но этого не случилось. На обратном пути варенье, навьюченное с остальными вещами на лошадь, пролилось, а остатки потом забродили и мы съели его всей компанией по приезде в Зыряновск, после чего захмелели.

В Зыряновске. В Зыряновске меня засадили за радиометрические измерения образцов. С утра до вечера я вместе с другими девочками сидела в душном домике, где мы жили и работали, и замеряла активность. Окон не открывали, так как дуновение воздуха влияло на правильность измерения.

Однажды приехала целая делегация местных и московских геологов. Я была в этот день дежурная по кухне. Были заказаны пельмени. Но я одна не могла налепить их на двадцать пять человек; девочки пришли мне на помощь и мы вчетвером взялись за работу. Приготовили борщ и целую гору пельменей.

И какова же была наша радость, когда нам объявили, что в воскресенье состоится пикник на реке Бухтарме. Решили запереть дом и ехать всем вместе. Но мой начальник сказал;
- Меня не интересует пикник, и я остаюсь работать. Хорошо бы и Женя осталась мне помогать.
- Ну, Александр Ильич, ведь сегодня воскресенье и все едут, - сказала я.
- В поле не бывает выходных дней, - возразил он, - за это вам платят полевые. До других мне нет дела, а поскольку вы мой коллектор, то я вас не отпускаю.

Можно представить, как я расстроилась - все едут купаться и развлекаться, а я должна работать. Начальник экспедиции Дмитрий Сергеевич Николаев, видя мое расстроенное лицо, вмешался и уговорил Семенова отпустить меня. Тот с неохотой уступил, и я поехала.
Поездка была. веселой и шумной. Мы купались в бурной реке, ели, пили и пели. К вечеру, когда наступили сумерки, машина увозила нас обратно в Зыряновск. Приехали, когда было уже совсем темно, и Александр Ильич выразил свое неудовольствие:
- Вот, теперь не выспитесь и завтра будете плохо работать.

Поездка на Горный Алтай. На Горный Алтай из Зыряновска поехали вчетвером: Семенов, Старик, я и шофер, которого в местном геологическом управлении прикомандировали к нашей геологической партии. Это был ворчливый неприятный старик, но опытный водитель. Как только мы выехали из Зыряновска, он сразу же начал предъявлять какие-то претензии начальнику отряда Семенову по поводу оплаты его командировки. Эти претензии привели к громкой ссоре, в результате которой мы вернулись обратно и взяли молодого двадцатилетнего шофера. С нами был еще рабочий - белобрысый деревенский паренек лет шестнадцати. Он был очень смешным и без перерыва забавлял нас необыкновенными оборотами своей речи.

Чтобы сократить путь до гор мы ехали не по дороге, а напрямик по гладкой, как стол степи, с высохшей и пыльной травой. Куда не глянь, ничего нет интересного - всё степь и степь. Смотреть было не на что; я легла на дно кузова и заснула. Сквозь сон услышала голос Старика:
- Так можно спать только в двадцать лет. Я себе представить не могу, как бы я мог заснуть, когда так трясет и перекатывает от одного борта к другому.

Пока ехали по ровной степи, все было хорошо. Но как только въехали в горы, молодой шофер перепугался и наотрез отказался везти нас дальше, говоря, что если б знал что такие дороги, то ни за что не согласился бы на эту поездку. Пришлось возвращаться. В это время наступил уже вечер. Оба начальника - Семенов и Старик пошли на дом к старому обиженному шоферу и стали уговаривать его поехать с нами, соглашаясь на все его условия.

Рано утром следующего дня выехали вчетвером. Молодой рабочий, также как и молодой шофер, ехать отказался, испугавшись гор. Дорога была действительно плохая, вырубленная в скалах, местами осыпавшаяся. Бывали такие участки, на которых шофер требовал, чтобы все вылезли из машины и шли пешком, а сам с риском для жизни, когда часто одно из задних колес зависало над пропастью, осторожно вел машину. Мы благодарили судьбу за то, что молодой шофер испугался и вернулся в самом начале пути, а то несдобровать бы всему нашему отряду.

Старый скандалист, поняв свою незаменимость, на протяжении всей поездки капризничал, но мы всячески за ним ухаживали и отдавали ему лучшие куски во время обеда, так как отлично понимали, что от него зависит наше благополучие на дорогах.
Поднявшись до определенной высоты, дорога побежала по слегка холмистой местности, где паслись стада овцебыков и иногда встречались временные домики или шалаши пастухов.

Как-то к вечеру, когда уже смеркалось, проехали мимо какого-то дома на довольно большой скорости. Вдруг оттуда высыпали люди с собаками. Они что-то кричали, махали руками, но мы торопились и не обратили внимания. Совершенно неожиданно для нас раздалась стрельба. Пуля пробила шину заднего колеса и машина остановилась. Оказывается мы пронеслись на полной скорости мимо пограничной заставы, не поняв что это за дом. К машине с бранью подбежали пограничники с собаками, потребовали документы и, убедившись, что мы не диверсанты, а геологи, успокоились. Но нам пришлось менять колесо.

Дорога поднималась всё выше и выше и наконец привела нас на вольфрамовый рудник, который находился на высоте 4500 метров. Рудник маленький - не больше десятка домиков, но зато рядом было большое кладбище. Люди не выносили нечеловеческих условий труда и быстро погибали. Вольфрамовую руду добывали на высоте 5000 метров. Оттуда рабочие (исключительно женщины, так как мужчины еще не вернулись с войны) сносили ее по крутым тропам на своих плечах. На такой высоте даже без груза дышать трудно, а уж с тяжелым грузом и подавно. Вот и выросло около рудника, который существовал всего двадцать лет, большое кладбище.

В день нашего приезда геолог рудника пригласил нас к себе в гости. Он жил вместе с женой и годовалой дочкой в маленьком домике, над которым возвышалась одинокая сосна, а вниз с двух сторон уходили крутые склоны. Жена геолога была молодой, привлекательной и очень симпатичной женщиной. Она решила угостить нас пельменями и, пока ученые мужи решали свои научные вопросы, мы с ней лепили пельмени, и в одну из них положили вместе с мясом десятикопеечную монету кому-то на счастье. Когда все было готово, все уселись за стол. Пили спирт и закусывали пельменями. Мне досталась счастливая монетка.

На другой день началась наша работа. Рано утром, позавтракав, мы втроем уходили в горы, а шофер оставался спать в своей машине. У него была способность спать круглосуточно.

Мужчины лезли вверх, обсуждая свои геологические проблемы и отбивая образцы породы. Они писали этикетки, передавали их мне вместе с образцами, а я всё это заворачивала в бумагу, и складывала к себе в рюкзак. Твердо помня мое московское обещание, работать как крепкий парень, мужчины рюкзаков в маршруты не брали, а всё нагружали на меня. Сначала я, пыхтя, лезла вверх с рюкзаком за плечами, а потом тащила его за ремни волоком, так как, по мере поднятия в гору, он все пополнялся и пополнялся и стал совсем неподъемным. Но мужчины выдерживали характер. Я до сих пор не понимаю, почему надо было брать образцы идя снизу вверх, а не наоборот. Наверное, потому, что рюкзак висел не на их спинах. Но я не жаловалась и не протестовала вслух, а только ругалась про себя. Так прошло несколько дней.
Облазив все склоны и набрав достаточное количество образцов, решено было спускаться вниз. Наша машина заполнилась местными людьми, желающими спуститься в поселок. Среди них был один почти умирающий старик с открытой формой туберкулеза (туберкулез - профессиональная болезнь на этом руднике), который все время кашлял и плевался. Он всех старался угостить пирожками, но никто не брал - боялись заразиться.

Спустились до поселка Чиндагатуй, где слезли с машины все местные пассажиры, и мы остались одни. Наступил вечер, стемнело. Шофер включил фары и вдруг в их свете появился, бегущий впереди машины, барашек. В мужчинах моментально проснулся охотничий инстинкт. Они схватили ружья и стали безжалостно палить по несчастному животному. Одна из пуль свалила его наповал. Подобрали и поехали дальше, громко и радостно обсуждая, как они здорово его подстрелили. К ночи приехали в какое-то село и постучали в первую попавшуюся избу. Нам открыли. Проснувшийся хозяин освежевал нашу добычу, и забурлили на разожженной печке котлы с мясом и ливером. Поздней ночью уселись за стол. Все были голодны и с наслаждением накинулись на полные глубокие тарелки дымящегося мяса. Ели и нахваливали, а мне было очень жаль барашка. Я жевала, а перед глазами он бедный метался в свете фар и никак не мог выскочить из этой полосы света. Видимо нашей жертвой стало животное, отбившееся от отары, которую перегоняли к нам из Монголии. Наевшись, легли спать, а на другое утро двинулись в Зыряновск.

По Калбинскому хребту. Заканчивалась наша экспедиция на Алтай поездкой по Калбинскому хребту, протяженностью в 400 километров, где сосредоточены месторождения полиметаллических руд. Калбинский хребет расположен в пределах Рудного Алтая в Казахстане. Его протяженность 400 километров, а наивысшая точка 1606 м.

В эту интересную экскурсию поехали все, кроме жены Старика с детьми. По дороге к нам присоединилась со своей машиной целая группа усть-каменогорских и московских геологов. Среди них был и Анатолий Ильич Гинзбург, защитивший в Геологическом Институте Академии Наук кандидатскую диссертацию в тот же день, когда моя мама, Ирина Дмитриевна Борнеман-Старынкевич, защищала докторскую, 7 мая. Он еще был полон впечатлений от этого события, и мы много говорили о его и маминой защите.

На первую ночевку остановились на окраине какого-то большого казахского села. Уже темно. Все устали и голодны. Мужчины развели костер, достали консервы, картошку и стали готовить ужин. А нас четверых девчонок снабдили деньгами и отправили с бидоном в поселок за молоком. Дома и большие юрты расположены непонятно как, улиц нет. Тьма. Только кое-где светятся в окнах огоньки. В одну из юрт мы вошли и увидели такую картину: посредине горел костер, дым от которого уходил в дыру на крыше, кругом на матрацах и просто на земле на корточках сидело много людей. Лица их были плохо различимы в пляшущем пламени огня.

- Нельзя ли купить у вас молока? - спросили мы. Никто не понял вопроса. Тогда мы показали им бидон, и они закивали головами: есть, мол, молоко. Но тут мы, уже привыкнув к полумраку юрты, увидели, что у всех ее обитателей провалились носы. Мы в ужасе кинулись прочь и вошли в какой-то соседний дом. Но там была такая же картина. Вернулись к своим без молока и в панике стали рассказывать, что в селе сплошные сифилитики и что надо немедленно уезжать отсюда. Но над нами только посмеялись бывалые геологи.
- Эка невидаль сифилис,- говорили они, - в Казахстане это сплошь и рядом. Тут целые села болеют. Ну и что же? Молоко то не заразное. Вскипятить его и можно пить. А то, если быть такими щепетильными, можно с голоду умереть.
Но мы отказались покупать и пить здешнее молоко.
- Подумаешь, какие неженки, - сказал Алексей Яковлевич, взял у нас бидон и пошел за молоком сам. Принес, вскипятили и пили все, кроме нас. Утром тронулись дальше.
Однажды, во время переезда с одного Калбинского месторождения на другое, наши машины остановил, вышедший из тайги на дорогу человек.
- Куда вас подбросить? - спросил, сидевший в кабине Дмитрий Сергеевич
- Мне никуда не надо. Просто я хочу пригласить всех вас к себе на пасеку, - ответил тот.
Начальник отказывался, ссылаясь на то, что мы торопимся. Но пасечник сумел уговорить его. Все слезли с груженого до верха кузова и пошли за нашим провожатым в лес.
- Ну, вот и хорошо, вот и ладно,- приговаривал хозяин пасеки,- а то мы тут людей редко видим. Я как услышал гудение мотора, так сразу и побежал на дорогу. Хорошо, что не успели вы проскочить.

Неподалеку от дороги, около ульев и домика на опушке стоял большой стол со скамьями по обе его стороны. Нас усадили и стали потчевать медом и медовухой. Медовуха это очень вкусный напиток, от которого голова остается совершенно ясной. Но когда мы, поблагодарив хозяина за угощение, хотели встать, чтоб идти к машине, ноги отказали нам. Они у всех были как ватные. Мы, выделывая кренделя, еле добрели до машины и с трудом взгромоздились наверх.

Поездка продолжалась две недели. Я набрала большую коллекцию минералов. Тут были и белые шелковистые сподумены, и коричневые кристаллы вольфрамита, и бурые касситериты и много другой красоты. Душа моя ликовала. "Я все это привезу в Москву", - думала я. Но когда стали собираться в Москву, то Александр Ильич сказал:
- Ну, куда же вы повезете с собой такую тяжесть? Давайте отправим ваши личные образцы вместе со всем грузом в Ленинград, а потом из Ленинграда мы вам все перешлем.

К сожалению, я этому поверила и лишилась всего, что собрала за лето. Никто мне, конечно, ничего не переслал, а когда я сама через пару месяцев поехала в Ленинград, то концов найти было невозможно. До сих пор мне жаль, что я не повезла свои сборы с собой.
Наши попутчики поехали в Алма-Ату, а мы возвращались в Зыряновск. Остановились на ночевку в степи в нескольких километрах от казахского селения, которое мы только что проехали. Когда мы ужинали, к нашей стоянке подъехали на лошадях двое казахов и заговорили:
- Это вы проезжали через наш кишлак? Да-а? А какие красивые у вас девушки. Давай поменяем на баранов.
Наши мужчины, приняв эти слова за шутку, ответили:
- Давайте, поменяем. А сколько дадите?
- Сто баранов, однако.
- Не-ет. Это мало. Давайте за каждую сто. Тогда подумаем.
Казахи ничего не ответили и уехали. А мы тут же забыв об этом разговоре спокойно доужинали и начали устраиваться на ночлег,
- Раз казахи знают, где мы остановились, на всякий случай положим девочек в середину, - решили мужчины.
Расстелили на земле большой брезент. мы легли посередине, а четверо мужчин расположились квадратом: по бокам от нас, в головах и в ногах.

Только мы начали засыпать, как слышим топот. Подняли головы и увидели на горизонте тучу пыли - это гнали баранов.
- Баранов гонят, - воскликнул кто-то из мужчин, - Надо спасаться.
Казахи не поняли шутки и всерьез решили завладеть нами, обменяв нас на и баранов. Если не успеем удрать, то несдобровать нам. Шутки с ними плохи. Мы быстро вскочили, покидали в машину не свернутые спальные мешки, впрыгнули в нее сами и умчались на полной скорости прочь по направлению к Зыряновску.

Окончание экспедиции. Полевые работы подходили к концу. Мы собирались в Москву. Из Зыряновска машина отвезла всех в Усть-Каменогорск. Оттуда должны были отправлять груз - снаряжение и образцы. Мы студентки уезжали раньше. Нам поручили везти ценные вещи - радиометры, пробы, шлифы и, самое главное, карты и полевые геологические дневники, в которых были записаны результаты всей нашей летней работы. Причем карты и дневники считались секретными материалами.
- Глаз с вещей не спускайте. Если что случится, вы знаете, чем это пахнет, - напутствовали нас старшие.
А пахло это тюрьмой. В то время за утерю служебной бумажки полагалось до двенадцати лет тюрьмы.

Ехать в Москву надо с пересадкой в Алма-Ате. Поезд был проходящим и из Усть-Каменогорска отправлялся вечером. Вагон переполнен. Вагоны в этом составе были допотопными; боковые полки отсутствовали, а верхние полки были широкими и соединялись друг с другом так, что прохода между ними не было. Все забито людьми уголовного вида, сесть негде, а уж для вещей места и вовсе нет. Мы разместились в начале вагона. Оля и Маша сели на свои рюкзаки, а я с Тосей на верхних полках, сидя в ногах у спящих и свесив свои ноги в проход. Рядом толклись какие-то люди. Вагон тускло освещен несколькими лампочками. Вдруг посреди ночи погас свет. Сидящие внизу девочки схватились за вещи, лежащие рядом с ними, но их руки ощутили пустоту. Чиркнули спичкой - двух рюкзаков нет.

- Нас обокрали, - закричали они. Но на это никто не среагировал. Двое остались караулить остальные вещи, а мы, сидящие наверху, соскочили с полки и кинулись в конец вагона. Хотели открыть дверь, ведущую в другой вагон, но она не поддавалась. Наконец общими усилиями дернули, дверь приоткрылась, и в щели показалось направленное на нас дуло пистолета. От неожиданности и страха мы завизжали и кинулись обратно в вагон.
- Помогите поймать вора. У нас в вещах ценные бумаги никому ненужные, а нас за это посадят, - не помня себя от ужаса, голосили мы. Вагон отвечал гробовым молчанием. Мы дернули стоп-кран. Поезд со скрежетом остановился, и в нашем вагоне появились работники опергруппы.
- В чем дело? - строго спросил их "главный", маленький более или менее интеллигентного вида молодой человек, одетый в серые галифе и китель. Мы объяснили. Оперативники пошли разыскивать, а вор в это время заперся в туалете. На требование открыть дверь ответа не последовало, и тогда ее взломали и выволокли преступника из поезда. Тут уж люди, не реагировавшие раньше на наши вопли, выскочили из вагона и накинулись на него, волтузя его и руками и ногами. А потом поймали и еще двоих - мужчину и женщину цыганского вида. Это они организовали выключение света.

Поезд, простояв в чистом поле целых полтора часа, наконец тронулся и нас стали по очереди вызывать в тот вагон где размещалась опергруппа и где сидели преступники, и спрашивать о том, что было в рюкзаках. В то время пока писали протокол, страшный тип, косясь на нас, шипел из своего угла: "Убью!"

Вещи нам не отдали, сказали, что разберутся в милиции. К вечеру приехали в Алма-Ату 2. Нагрузив наши рюкзаки на преступников, оперативники повели нас всех вместе в железнодорожную милицию.
Так как у нас было много вещей, то трех девочек отпустили сдавать их в камеру хранения, а я проследовала вслед за рюкзаками в милицию. Воров вместе с нашими вещами увели куда-то, сказав мне:
- А вы подождите здесь.

Ну и насмотрелась же я там, пока Оля, Тося и Маша сдавали вещи. В милицию собрали с вокзала всех бездомных, выстроили их в ряд и проходящий вдоль ряда оперативки раздавал налево и направо зуботычины и оплеухи, сопровождая их страшными ругательствами.
- Товарищ начальник, за что? - недоуменно спрашивали те.
- Я тебе не товарищ ..., и опять ругательства и зуботычины, результатом которых оказывались выбитые зубы, кровоподтеки и лица, залитые кровью.

Я сидела в уголке на скамейке, имея не лучший вид в своем прожженном на кострах ватнике, и с ужасом наблюдала за происходящим. Наконец дошла очередь и до меня.
- А ты за что тут сидишь?. Такая-сякая? - спросил, ругаясь и хватая меня за шиворот, один из подошедших ко мне оперативников.
На мое счастье в это время из кабинета вышел сопровождавший поезд начальник опергруппы в сером галифе и сказал:
- Не трогай ее. Эта из пострадавших.

Потом пришли девочки сдавшие вещи и нас всех куда-то повели по улице в другое помещение. Привели и велели сидеть в проходной, сказав, что скоро нам выдадут вещи. Был вечер. Наступила ночь, а вещи нам так и не возвращали. Уже вторую ночь мы не спим и почти не едим. Наконец сон сморил нас, и мы разлеглись прямо на полу в проходной, положив под голову свои полевые сумки. Пол грязный, но нам уже все равно. Ночью приводили кого-то, перешагивали через наши тела, но мы не на что не реагировали.
Так прошла ночь. Наступил следующий день. А вещей все нет.
- Где же наши вещи? - спрашивали мы, проходящих мимо милиционеров.
- Скоро отдадим. Подождите еще немного. Мы должны допросить преступников и узнать, с какой целью произошло ограбление. Может быть это шпионы, желающие воспользоваться картами, - пугали нас оперативники.

Мы по очереди ходили в соседнюю чайную, чтобы перекусить. Всех вместе нас из милиции не выпускали. Опять наступила ночь, и опять мы валялись на полу проходной. Мимо нас водили каких-то накрашенных девиц для развлечения милицейских начальников.

Вдруг совершенно неожиданно в два часа ночи нам выкинули наши злосчастные рюкзаки и попросили покинуть милицейское помещение.
- Но куда же мы пойдем ночью?
- А это нас не касается. Куда хотите, туда и идите, - был равнодушный ответ. В нашей просьбе посидеть в проходной до утра нам отказали.
Мы вынуждены были уйти, но, прежде всего, проверили рюкзаки. На наше счастье все карты и дневники были целы, но все личные вещи украдены уже непонятно кем. Видимо милицейские работники поживились связкой лука, старым пледом и ношеными ботинками, которые были в моём рюкзаке. Обрадованные тем, что все документы целы и что нам ничего не грозит, мы даже не огорчились этой пропажей.
Итак, вышли мы сонные из милиции в ночной осенний холод. Кругом темнота и ни души, накрапывает дождь и пробирает до костей дрожь. Привыкнув к темноте, глаза различили несколько изб и, набравшись храбрости, мы постучались в ближайшую из них.
- Кто такие? - приоткрыв занавеску, спросила хозяйка.

Мы объяснили, и она пожалела нас и впустила. Кинула на пол два матраца и мы моментально уснули, наслаждаясь теплом и покоем.
Рано утром, поблагодарив хозяйку, мы покинули гостеприимный дом и отправились на вокзал доставать билеты на московский поезд. В то время это было непростым делом. Целыми днями мы стояли в очередях. Ночью приткнуться негде, и, не желая попасть в милицию в качестве бездомных, мы хитростью проникали в комнату матери и ребенка. Я вешала на шею полевую сумку, одевала на себя ватник, и получался большой живот, как у беременной женщины. Кроме того, я изображала плохое самочувствие, и остальная наша компания должна была меня сопровождать. Так ночью можно было пересидеть на жестких диванчиках в теплом помещении.

На третий день, вконец измученные, мы достали билеты в общий вагон. Посадка была ночью. Получив в камере хранения свои вещи, среди которых было несколько ящиков с радиометрами, мы подошли к вагону, предъявили билеты и стали грузиться. Но свирепая проводница нас не пускала, стараясь ногами спихнуть ящики с площадки на платформу и крича:
- Куда лезете с такими вещами?
Но нас было четверо, мы ее одолели и, я влезла на площадку; стала принимать вещи, которые подавали мне девочки снизу. Вдруг с противоположной двери на площадку впрыгивает мужчина, хватает два ящика с приборами, спрыгивает и бежит вдоль поезда с противоположной его стороны. Я не раздумывая, прыгаю за ним, бегу и кричу:
Дурак! Бросай вещи! Это же приборы!
И он бросил. Уже раздается звонок к отправлению поезда, а я еще бегу с приборами вдоль поезда обратно к нашему вагону.
Четыре дня мы ехали до Москвы уже без приключений.
Приехали ночью. На вокзале в темноте меня встречали мама и мои друзья - Люся Покровская и Федя Козлов.
Но первое, что я сказала, когда они хотели заключить меня в свои объятия:
- Целоваться после будем. Сначала пересчитаем вещи: раз, два, три, четыре. Все здесь. Слава Богу.

 

Удивительно тесен мир, особенно мир геологов. Живя на даче во Владимирской области в сентябре 1996 года, я разговорилась со своей соседкой Светланой Митрофановной Николаевой. Она тоже геолог, и мы рассказывали друг другу в каких районах Советского Союза каждый из нас работал.

Узнав, что я в 1945 году проходила студенческую практику на Алтае, она сказала:
- Мой свекор, отец Сережи, тоже был в том же году на Алтае. Только он ездил от Радиевого Института Академии Наук, который находится в Ленинграде.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что Сережин отец - Дмитрий Сергеевич Николаев - это тот самый Николаев, который был начальником Восточно-Казахстанской Экспедиции, где я работала коллектором, а муж Светы - седой Сергей Дмитриевич Николаев - тем пятилетним мальчиком, которого отец взял с собой в экспедицию в 1945 году. Вот это да!

Я уже собиралась уезжать с дачи в Москву, а затем в Санкт-Петербург. Света сказала:
- Женя, обязательно позвоните в Москве Сереже и расскажите обо всем этом.
Приезжаю в Москву. Звоню:
- Здравствуйте, можно попросить к телефону Сергея Дмитриевича.
- Я слушаю.
- С Вами говорит ваша дачная соседка.
- А в чем дело? - спросил он, как мне показалось, недовольным голосом, так как время было уже позднее.
- А дело в том... И я рассказала ему все, о чем написано выше.

Удивлению не было конца... Сергей Дмитриевич дал мне ленинградский телефон своего отца и попросил обязательно позвонить ему. Вдобавок оказалось, что он живет по соседству с квартирой моего брата Дики, где я собиралась остановиться - на 2-м Муринском проспекте.
Приехав в Санкт-Петербург, я позвонила, будучи уверенной, что меня конечно не узнают. Ведь нас студенток, проходивших практику в те далекие годы, было много. К моему изумлению Дмитрий Сергеевич сразу же узнал меня:
- Женя, ну конечно я помню вас. Обязательно приходите ко мне в гости.

Приняли меня очень приветливо, кормили и поили чаем. Мы долго вспоминали то лето 45-го года. Я читала эти воспоминания. Когда мы прощались, Дмитрий Сергеевич просил меня прийти еще раз. Я обещала, но, к сожалению, обещания не выполнила, так как пребывание мое в Петербурге было кратковременным, и я не успевала сделать всех намеченных дел. Перед отъездом позвонила, и Дмитрий Сергеевич огорчился:
- Ну, как же так? Я приготовил для Вас целую страницу вопросов. Мне очень хочется еще встретиться и о многом поговорить.
Я обещала обязательно зайти в следующий свой приезд в Питер. Но осенью 1997 года с прискорбием узнала, что Дмитрия Сергеевича не стало. И до сих пор не могу простить себе того, что не выбрала времени для встречи тогда.