ЭВАКУАЦИЯ

Отъезд

Утро. Улицы запружены народом. Мы с тюками и чемоданами едем на Пятницкую, где находится эвакопункт. Здесь толпятся люди. Все встревожены, спрашивают друг друга когда и как будем добираться до вокзала и не опоздаем ли на поезд.

Наконец через два часа грузимся в специально поданный трамвай, который везет нас на Комсомольскую площадь. Перед Казанским вокзалом толпы людей. Гул. Неразбериха.

Протискиваемся в вокзал и с трудом находим на платформе предназначенный нам эшелон. Размещаемся по товарным вагонам на нарах, которые расположены в два этажа. ждем отправления. Но, вместо отправного свистка паровоза, завыли сирены и закричали репродукторы:
- Воздушная тревога!! Воздушная тревога!!

В вагоне началась паника. Чтобы прекратить ее, мама решительно задвигает двери "телятника" и приказывает всем оставаться на местах. Не успела воцариться тишина, как дверь с грохотом распахнулась, и появившийся в ее проеме милиционер скомандовал:
- Оставить в вагоне одного дежурного, всем остальным в метро.

Пришлось подчиниться. Мама решила, что спускаться под землю не имеет смысла, так как потом будет трудно выбраться обратно; и мы остались под крышей вокзала. Тесно, как в трамвае в час пик. Слышен гул самолетов, треск зениток.
Прошло полтора часа, прежде чем прозвучал сигнал отбоя. С трудом пробираемся через толпу на перрон и не верим своим глазам - путь, на котором стоял наш состав, пуст... Поезд ушел.

С соседней платформы сейчас отправится электричка. Бежим туда. С боем через двери и окна вталкиваемся в перегруженный вагон, и поезд трогается. Несмотря на то, что уже темно, света в окнах нет. Давка. Крики.

Доехали до Раменского - последнего пункта, до которого ходили в то время электрички. Впопыхах пересаживаемся в стоящий там пассажирский поезд. Опять тьма и давка. Только в торце вагона, где-то под потолком, тускло светит свеча. Через два часа Воскресенск. И тут... О, радость! - На соседнем пути стоит наш товарный.

Торопливо спрыгиваем с подножек; бросаем взгляд в сторону Москвы. Там на горизонте зарево пожара - это горит Красная Пресня, подожженная зажигательными бомбами. А надо сказать, что этот район до войны в основном состоял из деревянных построек. Но стоять и смотреть было некогда. бежим к паровозу вдоль эшелона, двери вагонов которого расположены с другой стороны. Кричим машинисту, чтоб подождал, не трогался... Перебегаем путь и бежим уже обратно - к своему вагону, находящемуся в середине состава.

Добежали. Платформы нет. Двери высоко. Торопясь подсаживаем детей и друг друга. Осталось влезть только маме, и в это время поезд трогается. Он набирает скорость, а мама бежит вдоль вагона. Мы в отчаянии. Плача, изо всех сил тянем ее за руки. Наконец втащили. Одежда порвана, руки и ноги в крови, но это уже неважно. Главное, что мы все вместе.

В вагоне только наша семья и, оставшийся дежурным во время тревоги, старик Страхов (отец геолога, будущего академика Николая Михайловича Страхова).

Едем медленно, часто останавливаемся. На одном из полустанков пришлось отбиваться от каких-то подозрительных личностей, пытавшихся проникнуть в вагон. Навалившись всей компанией на тяжелую дверь, с трудом задвигаем ее и запираем на засов. Заснули только под утро. И вдруг опять кто-то ломится. Но на этот раз это оказались обитатели нашей теплушки, которые, подчиняясь приказу милиционера, спустились в метро, не смогли быстро выбраться оттуда и поэтому догнали нас только утром, в городе Александрове.

До Уфы добирались четыре дня. На больших станциях бегали с чайниками за кипятком простаивая в длинных очередях к крану, из которого тонкой струйкой лилась горячая вода. Поезд шел без расписания и подолгу простаивал на разъездах, пропуская встречные эшелоны, шедшие на фронт. В таких случаях на станциях он стоял очень недолго, и лишь немногие счастливцы успевали набрать долгожданный кипяток. Остальные пассажиры оставались на долгие часы без воды. Было жарко. Маленькие дети плакали и просили пить. Наконец приехали в Уфу.


В Уфе

Была вторая половина дня. Мы сидим с вещами на привокзальной площади и ждем распределения по квартирам.

Наше семейство самое многочисленное. Поэтому для нас жилье найти трудно. Прошло несколько часов. Солнце закатилось. Спустились сумерки, принесшие прохладу. Все разъехались, а мы все сидим на своем скарбе посреди площади. Становится холодно. Хочется есть.

Наконец и мы, самые последние, получаем ордер на жилплощадь.

Ночь. Мы долго, около двух часов, трясемся на подводе по булыжной мостовой, пересекаем весь город и попадаем в Старую Уфу. Телега, переваливаясь по ухабам, в полной темноте медленно ползет в гору. Стоп. Приехали. Остановились у последнего дома совсем уже деревенской улицы. Дальше поле.

Стучимся в запертые ворота. Сонные хозяева недовольно открывают их. Предъявляем ордер, и нас впускают.
Дом полуразрушен. В одной половине живут хозяева-башкиры. В другой - без печки, стекол и дверей - поселяют нас. Кое-как устроились на ночь; из-за холода почти не спали. Утром нас постигло еще одно разочарование - хозяева оказались нечисты на руку: они уже успели стащить кое-что из наших вещей.

Ничего не оставалось делать, как искать новую квартиру, и мы с мамой отправились на поиски, оставив детей на попечение Николавны.
У нас в Уфе были знакомые - Ксения Артуровна Штамм4 с мужем. Ксения встретила нас как родных и приняла деятельное участие в поисках для нас пристанища.

После долгих мытарств был найден на другом конце города совсем пустой маленький домик, состоявший из одной комнаты и кухни. Считая, что нам очень повезло, обрадованные, мы сразу же наняли возчика и к ночи переехали.

В доме темно. Сердобольные соседи дали электрическую лампочку, при свете которой все стали устраиваться на ночлег. Никакой мебели в доме не было, и пришлось располагаться на полу. Расстелили матрацы. Легли. Погасили свет. Наконец то можно расслабиться и отдохнуть. Но... на нас напали целые полчища клопов - все простыни были темны от присутствия этих мерзких насекомых. При ярко вспыхнувшей лампе они бросились врассыпную. Такого количества клопов я ни до, ни после этого не видела никогда!

В доме нельзя было оставаться ни секунды. Это было смерти подобно. Преодолевая смущение, пришлось стучаться к соседям и остаток ночи провести в их сенях, сидя на полу.

Утром, заперев вещи в злополучном доме с клопами и отправив детей и Николавну к Ксенье, мы с мамой снова пошли куда глаза глядят, в поисках нового пристанища. Так прошло несколько дней: ночевали у Ксеньи, а чуть свет вставали и ходили по разным улицам из дома в дом.

Наконец нашли. Опять в Старой Уфе, на маленькой кривой, в ухабах, заросшей травой улице под названием Усольская. Три окна крепко сбитого дома выходили на улицу. Двор был окружен высоким сплошным забором с большими глухими воротами на запоре.

Хозяйка - русская пожилая женщина, два сына которой были на фронте. Звали ее Елена Елизаровна. Она жила в задней половине дома с русской печкой, служившей в мирное время кухней. Мы расположились в передней половине с печкой-плитой, которая вместе с деревянными, не доходившими до потолка перегородками, разделяла помещение на три комнаты - одну побольше и две маленькие. Дверей между комнатами не было.

В одной из маленьких комнат за занавеской жили две тихие пожилые женщины, сестры маминой сотрудницы, - Софья Евгеньевна и Амалия Евгеньевна. Остальное помещение занимали мы.

В углу большой комнаты стоял огромный фикус в кадке. Около печки и вдоль стен - топчаны, на которых мы спали, а у окна - стол и несколько табуреток.

В этом доме наша семья прожила всю эвакуацию, которая длилась немногим больше двух лет - с июля 1941 года до сентября 1943 года.

Через несколько дней после того, как мы определились с жильем, в середине августа, я устроилась в ту же экспедицию, где работала мама, на должность коллектора к Николаю Михайловичу Страхову. Вместе со мной оформлялась на работу миловидная, улыбчивая высокая девушка, только что окончившая школу. Мы познакомились. Звали ее Люся Покровская.


В Ишимбае

Первым же военным летом геологические отряды выехали в район Ишимбая. Наш отряд состоял из трех человек: начальника отряда Н.М. Страхова и двух коллекторов, одним из которых был некто Баранов - мужчина тридцати четырех лет, в прошлом фотограф, а другим - я.

Мы поселились в доме барачного типа у симпатичной молодой деревенской женщины, Фроси. Работали или в тресте, где мне приходилось копировать геологические разрезы и карты, или в кернохранилище на разборке каменного материала. Иногда ездили на телеге в поле на буровые скважины.

В свои семнадцать лет я была еще ребенком, и Страхов меня по-своему воспитывал. Я спала на чердаке на сеновале, а мужчины в доме. Они вставали, завтракали и уходили на работу, не разрешая Фросе будить меня.
- Пусть сама просыпается, не маленькая, - говорил Николай Михайлович.

В результате пару раз случилось так , что продрав глаза, когда солнце стояло уже высоко и так пекло, что спать под раскаленной крышей становилось невозможно, я срывалась с чердака и, кое-как умывшись, стремглав бежала в трест, который находился неподалеку от дома. Там на меня обрушивались гром и молнии:
- Мне такие сотрудники, которые спят до полудня, не нужны! - кричал Страхов, - Вы не ребенок! Вам уже семнадцать лет! Берите Вашу бумажку (так Николай Михайлович называл командировку) и убирайтесь к черту в Уфу!

Последние слова были самыми страшными. В Уфе была семья, дети. Работая в экспедиции, я получала деньги и рабочую карточку. Кроме того, в Ишимбае не такой большой наплыв эвакуированных и поэтому легче менять вещи на продукты, которые можно было иногда с экспедиционной машиной отправлять домой. В конце концов буря утихомиривалась, и я оставалась на работе.

Второй метод воспитания был куда обиднее. (В первом случае я хоть была виновата.) Он состоял в следующем. Начальник поручал мне подготовить для изучения десять буровых скважин. Это значило, что с пыльных высоких стеллажей, тесно громоздившихся под самую крышу кернохранилища, надо было доставать каменный керн (цилиндрический кусок породы, вынутый на поверхность при бурении скважины), мыть его в ведре и раскладывать по порядку на траве. Каждая скважина растягивалась на пятьдесят и более метров. А их было десять. Я возилась с утра до ночи дня два-три. После этого приходил Страхов, заглядывал в свою записную книжку и говорил, что керн таких-то и таких-то скважин можно убрать обратно, а вот эти две скважины он просмотрит. Всего лишь две из десяти(!), керн которых был снят со стеллажей, вымыт и выложен на траве. Мне казалось это издевательством. Но ничего не оставалось делать, и я, глотая слезы, снова взбиралась с камнями под крышу сарая, раскладывая их в строгом порядке по пыльным стеллажам.

Николай Михайлович был вспыльчив, часто несправедлив, и работать с ним было трудно. Из моих неоднократных попыток перейти к другому начальнику ничего не выходило. Он говорил, что я знаю его характер, что он привык ко мне и что с кем-либо другим ему сработаться будет трудно. Много еще у меня было с ним стычек, но приходилось, стиснув зубы, терпеть, чтоб иметь заработок и рабочую карточку.

Иногда вечером я ходила в гости к Нине Васильевне Покровской, которая числилась в отряде Страхова, но жила в Ишимбае отдельно от нас вместе со своей сестрой Люсей. Люся стала моей лучшей подругой тех лет.

В Уфе жизнь шла своим чередом. Туда из Москвы переслали открытку от папы.

"30/VII-41 Прилуки Черниговской области.
Дорогая Ирина!

Выслал тебе третий перевод по 600 р. Имею теперь временный адрес, по которому прошу телеграфно сообщить все ли здоровы, где девочки, целы ли мальчики и получила ли деньги. Зачислен вместе с товарищами по службе в артиллерию. Возможно, что пробуду здесь до месяца. Но прошу с уведомлением поторопиться. Я здоров. Целую всех.

Борис.

Адрес: г. Прилуки Черниговской обл. п/я 46, мне."



И еще были две телеграммы.

Из Прилук в Москву от 2 августа:
"Москва Сретенский бульвар 6/1 кв. 154 Борнеман. Сообщи здоровье всех. Где девочки? Подтверди получение денег. Прилуки Черниговской области п/я 46 Кукс, мне. Борис."


Из Прилук в Уфу от 22 августа:
"Уфа до востребования Борнеман Ирине Дмитриевне. Двадцать второго перевел одну тысячу. Здоров. Целую всех. Борис."


После этого вестей от папы не было. Приходили редкие письма от Зои. Вот что она писала:

"19/VIII-41 г. Ленинград.
Дорогая моя Ирина!


Наконец то ты получила деньги, посланные срочно 3 августа. Как долго они шли. События идут с катастрофической быстротой так, что теряешь голову. Одиннадцатого августа я была взята на трудповинность; работали в дачной зоне восемь дней; нас бомбили, есть раненые. Нас (700 человек) вывели ночью проселочными дорогами. Шли с лопатами очень тяжелыми и с мешком за плечами 30 километров. Я еле дошла. В течение этого похода приходилось бросаться в лес и канавы от аэропланов. бомбежка - это ужас непередаваемый...

Дика уехал куда-то вглубь. Куда еще не знаю. Обещал написать. Посылаю детям шубки, Леле сапоги, так как ты сказала, что Асе купила, с одной оказией, указанной Еленой Григорьевной. Должны были ехать сегодня, но едут завтра. Немного другой мелочи и деньги посылает Анка (Иоанна Дмитриевна Хлопина - младшая сестра моей мамы, жившая с мужем - академиком Военномедицинской Академии Николаем Григорьевичем Хлопиным и двумя детьми, Игорем и Таней в Ленинграде. Прим. Е.Х.). У Анки все благополучно, Игорь держится пока. Я вчера там была. Возможно Наташа (Наталия Евгеньевна Никитина - мамина подруга и моя первая учительница. Прим. Е.Х.) устроится сестрой милосердия у Анки в отделении.

Едет Елена Александровна сегодня в Белебей, и я даю ей это письмо. Может быть она в Уфе вылезет и зайдет к вам. От Андрея ничего нет.
Целую крепко тебя, дорогая, Женю, Юру и Николавну.
Твоя Зоя.

От Бориса была открытка на днях из Прилук. Он ездит с места на место, и у него нет точного адреса. Он мобилизован на оборонные работы на земле; но он не в войсках.
Пиши чаще."


"29/VIII-41 Ленинград.
Дорогая Ирина!


Собрала посылку и даже походную кровать, большое письмо, деньги от Анки и отнесла людям по указанию Елены Григорьевны, которые должны были ехать в Уфу 19 или 21. А они до сих пор не уехали. Были еще и другие оказии послать, но так как я лежу в клинике, то ими не удалось воспользоваться. 26 августа была операция, зашили грыжу, всё хорошо.

Последнее время нет вестей от вас. Беспокоюсь. Как с квартирой? Получила извещение из Киева, что Борис перевел деньги еще в Москву, но они вернулись обратно в Киев. Я ему дала твой адрес. Как Ася: здоровье?
Целую. Зоя."

В конце августа в Ишимбай из Уфы пришло тревожное письмо от мамы, в котором она писала, что тяжело заболела дизентерией Ася. Письма стали приходить часто, и в каждом сообщалось о все более тяжелом состоянии Аси. Мама была в отчаянии. Наконец нашли среди эвакуированных хорошего детского врача. Им оказалась Нина Михайловна Свердлова (сестра революционера Я.М. Свердлова). Она была очень чутким и отзывчивым человеком и потом, в течение всей эвакуации лечила наших детей. Порекомендовав есть яблоки и выписав рецепт на неизвестное еще лекарство - сульфидин, она сказала, что если мама сумеет достать то и другое, то ребенок будет спасен; если же нет, то надежды на выздоровление мало. Каким-то чудом появились яблоки: кто-то из командированных привез их из Средней Азии и пожертвовал их нам - совсем незнакомым людям. Сульфидина в аптеках не было, так как его только что открыли и выпускали пока в малых количествах только для нужд фронта. Но и его достали, дойдя до каких-то высших инстанций. После этого болезнь сразу пошла на убыль, и Ася была спасена.

В ответ на мамино письмо об Асиной болезни Зоя из Ленинграда писала:

"7/IX-41 г.
Дорогая, милая Ирина!


Как ты наверное переволновалась с Асей; вот это меня больше всего испугало - твое волнение. Не пиши мне, если дети немного прихворнут; будучи за тысячи верст, я не в силах помочь. Очень мне хочется приехать и взять детей, но пока надо выждать. Как только позволят обстоятельства, приеду за ними. Я тебе так признательна за все. У меня все хорошо. Я завтра выписываюсь. еще некоторое время буду на бюллетени. От мальчиков давно не имею вестей. Очень беспокоюсь о них. Что-то Дика, Андрей?! Что с ними?
Целую крепко тебя.
Твоя Зоя.

У Страхова заболела тифом жена, и его вызвали из Ишимбая в Уфу. Отряд почувствовал свободу. Тут же на квартире у нашей хозяйки собралась теплая геологическая компания. А я в этот вечер взяла билеты на концерт популярной актрисы Любови Орловой, которая гастролировала в Ишимбае. Меня начали уговаривать не откалываться от коллектива и не уходить из дома. Поддавшись уговорам, остаюсь. Стали пить. Отказываюсь. Меня обвиняют в ребячестве и тогда, чтоб доказать всем, что я уже взрослая, выпиваю целый стакан разбавленного спирта. Мне становится плохо. Я всю ночь брожу по двору, где бегают какие-то бездомные собаки и плачу горькими слезами от того, что кажусь самой себе уже конченным человеком. Надо было с кем-то поделиться. С мамой не решаюсь и утром пишу отчаянное письмо брату Дике.

Через несколько дней Николай Михайлович возвратился из Уфы, и все вошло в свою колею.

Как-то в сентябре я пошла в кино. Перед фильмом демонстрировали журнал - боевой киносборник. И вдруг... я не поверила своим глазам - во весь экран лицо моего двоюродного брата Андрея, писем от которого не было с самого начала войны. Когда началась война, он служил в армии, и его часть стояла на западной границе. В первых числах июня он писал домой, что наши войска подтягиваются к пограничной черте, что каждого солдата снабжают мундштуками, в которые вкладываются бумажки с именем, фамилией и домашним адресом солдата. Это был тревожный признак, но все-таки никто не думал, что война начнется так скоро.

В первых числах июля Андрей пропал. И вдруг вижу его в киножурнале: вот он у орудия прищурил глаз, только ему одному свойственному прищуром, и целится. Но кадр быстро сменился другим, оставив меня в смятении. Неужели это действительно Андрей? А может быть я ошиблась? Прорываюсь на следующий сеанс без билета, со слезами объясняя билетерше, что видела на экране брата. Она поверила и пропустила. Да, это был он! Ошибки не было. Значит он жив! Какое счастье!

В этот день я просмотрела все сеансы. А вестей от Андрея так и не было. Или съемки велись давно, или письма не доходили. Провоевав около месяца, он попал в плен, где пробыл всю войну и только чудом остался жив. Но об этом позже.

Неожиданно для всех появился приказ по экспедиции, который гласил: всех сотрудников и членов их семей перевести на постоянное жительство в Ишимбай. Это значило, что срочно надо раздобывать жилье для приезжающих. Стоило замешкаться и рискуешь остаться на бобах. Мы были уже научены горьким опытом в Уфе. Поэтому я кинулась в квартирное бюро, вызывая недовольство своего начальства тем, что простаивала там ежедневно по несколько часов в очереди на прием. В результате через несколько дней был получен ордер на хорошую двадцатиметровую комнату с паровым отоплением и... выговор от Н.М. Страхова. А приказ отменили, и все осталось по-прежнему: зимой камеральная работа в Уфе, а летом полевые отряды в районе Ишимбая. Исключение составляли химики, которые круглый год работали в лаборатории в Уфе.

Мама переписывалась с моей школьной подругой Тоней Зайцевой. Вот что она писала ей:

" 20/ 1Х - 1941г.

Дорогая Тонечка, сегодня получила от тебя письмо от 8/1Х, адресованное на ЦНИЛ. Вчера я послала тебе письмо с Корсунским, который уехал в командировку в Москву и вернется обратно в Уфу. Он должен опустить открытку на адрес Ляли со своим московским адресом. Вообще он человек очень обязательный, но знаешь, так много своих дел, что может забыть. Если открытки нет, то зайди на мою службу, Старомонетный пер. дом 35, Институт Геологических Наук АН СССР, и спроси там в канцелярии не приехал ли Корсунский Александр Иосифович; постарайся там же узнать его домашний адрес; я его не знаю. Я посылаю с ним письмо тебе и Ляле и 15 р. , на которые прошу купить мыла, и вместе с ним послать к нам обратно. Также пошли с ним письма Жене. Жене надо писать "Ишимбай до востребования" или мне, а я ей перешлю. С квартирой сейчас хорошо, только далеко ходить, я все подобно пишу в письме о нашей жизни.
Борис Андреевич в действующей армии. Последнее известие от него было 1/1Х.
Крепко целую. Привет всем. Пиши.
Твоя И. Борнеман."

В Ленинграде начинался голод. Зоя писала:

28/IX-41. Ленинград.
Дорогая моя милая Ирина!

Пока все благополучно - Анкина семья и я. Как-то вы живете? Переехали ли в Ишимбай? Что за городок? Судя по его географическому положению, там неплохо в отношении местности. Как у вас с продовольствием? У нас пока очень туго. Норке совсем нечего от себя давать - ничего не остается. Я очень стосковалась без детей. Как-то дальше буду переживать разлуку и не знаю! Как Женя, ее работа?! Как твое здоровье, самочувствие и работа? При первой возможности Анка уедет с детьми, куда и когда - пока еще все очень проблематично. Можно ли в Ишимбае найти работу вообще, или там тоже тьма беженцев?! Как девочки? Их здоровье и ученье? Что-то давно не имела от тебя вестей. Последняя открытка была от 2-го сентября. Сколько часов езды до Ишимбая? Из Москвы уже разрешено посылать посылки вещевые эвакуированным, а из Ленинграда еще нет, но возможно, что будет разрешено. Я сразу же вышлю шубки, платья и Леле купила сапоги № 31. Получили ли посылку от Муси Ковалевской? Пиши открытки чаще.
Целую крепко, крепко всех дорогих, милых.
Твоя Зоя.
Сердечный привет Николавне и огромная благодарность."

 

В Уфе готовились к зиме. Мама писала мне в Ишимбай:

"28/IX-41 г. Уфа.


Дорогая моя Женюрочка, посылаю тебе письмо от Анки и телеграмму, по-моему от 20 сентября, это вероятно после бомбардировки Ленинграда. Была еще открытка от Зои, но дети ее куда-то засунули; рассказали мне, что она пишет, что беспокоится о здоровье Аси, что очень хотела бы приехать, но боится, что ее не пропишут.

Женя, обязательно лечи зубы, не откладывай в долгий ящик. Это очень важно, а то потом намучаешься. Когда получишь мои деньги, купи пару чулок мне и носки для Юры; кроме того постарайся достать по дешевой цене больше масла и картошки. Пять фунтов просила квартирная хозяйка в счет квартирной платы. Ты достань больше, фунтов девять. Ася покашливает, надо непременно не лишать детей масла.

Пишу утром в воскресенье; дети с Николавной ушли покупать ящик на дрова, а я сейчас иду к Страховым и узнавать к Казакову или Саркисяну когда привезут дрова. Зайду на почту. Потом допишу.

Получили паек за 35 рублей - 1 кг. масла, подсолнечного масла 1/2 кг. и прадельной крупы 3 кг.

30/IX
Вчера получили дрова; я ездила с А. Ил. на дровяной склад; говорится, что 2,5 куб. м., а на самом деле обжулили и дров гораздо меньше. Если бы не поехали на склад, то и сегодня еще не привезли бы. Шофера отказывались ехать в Старую Уфу из-за "гор". Казаков, Саркисян и еще несколько человек перевозили сами дрова в воскресенье. Я сделала глупость, что сама не приняла в этом участия, так как они развезли в первую очередь себе, Николаю Михайловичу, Резникову и еще кое-кому. Я вечером была у Михаила Павловича Казакова; он сказал, что больше в перевозке дров не участвует, что больше это его не касается. В Понедельник меня освободили от работы, чтоб перевезти дрова на Усольскую. Мы всем перевезли . Вечером встретила на почте жену Баранова, она дров вчера не получила и я не вполне уверена получит ли сегодня; буду говорить с Саркисяном, который много занимался перевозкой и которого в руках был список кому доставлять дрова.

О деньгах пока ничего не известно. Ответа на телеграмму в Миасс еще не получили; я ее послала в воскресенье. Торопи Николая Михайловича с деньгами за проезд, а то мы совсем без денег. За дрова надо платить 112 р. 50к.

"До востребования" я получила две открытки от Зои очень давние - конца августа. Больше ничего. Зоя Михайловна Старостина просит получить со склада ее имущество когда приедет Игрушин; она посылает тебе доверенность.

Очень хочется, чтобы ты скорее приехала. Как твои занятия для школы? Пиши.
Крепко целую.
Твоя мама."

 


В конце сентября я поступила в Ишимбае в десятый класс вечерней школы, что совершенно не одобрялось Николаем Михайловичем, так как это укорачивало мой рабочий день. В класс появлялась прямо с работы в рабочей одежде - ватнике, платке и огромных кирзовых сапогах сорок второго размера. Как-то молодая учительница немецкого языка, эвакуированная из Москвы, спросила меня:
- Девочка, из какой ты деревни?
- Из Москвы, - ответила я.
Она рассердилась и сказала:
- Я не шучу с тобой, а спрашиваю совершенно серьезно.
В классе было грязно и неуютно. Свет такой тусклый, что трудно что-либо разглядеть на доске. Проучилась я всего полтора месяца, так как в ноябре мы возвращались в Уфу, где я собиралась продолжить свое вечернее образование. Но этому намерению не суждено было осуществиться; школа находилась настолько далеко и от дома, и от места работы, что при отсутствии транспорта о ней нечего было и мечтать.

Перед отъездом в Уфу я написала Дике:

"Дорогой Дика!


Дела наши плохи. Я кончила работу, так как полевой период кончился. Но мой начальник обещал мне, что я буду и зимой работать, а теперь ему прибавили в отряд еще одну сотрудницу и поэтому он по смете не может оставить ни одного коллектора. Я прямо не знаю что делать. Как мы будем жить, если я не устроюсь работать? Буду изо всех сил стараться хоть куда-нибудь устроиться, чтоб не сидеть у мамы на шее. Мне стыдно теперь ей показаться на глаза. Это будет для нее, также, как и для меня, совсем неожиданным ударом. Если мне как-нибудь и удастся устроиться, то во всяком случае в другом городе, а не в Уфе. Это довольно печально. Но что делать, если нет другого выхода? Хоть куда-нибудь и как-нибудь устроиться. Ты сам понимаешь, что на 500 рублей не смогут прожить шесть человек. (Зарплата у мамы 700 рублей и 200 рублей вычетов).

Не знаю, знаешь ли ты, что Анка с детьми в Свердловске. Она прислала маме телеграмму оттуда. О Зое пока ничего не знаем. Почему ты мне ничего не пишешь?

Послезавтра, в пятницу, мы уезжаем отсюда в Уфу, и все письма присылай мне по адресу: Уфа, Усольская ул. 24, мне.

Ну вот и все. Больше писать не о чем. Из Москвы давно уже нет известий. От папы тоже ничего нет. На душе какая-то жуткая пустота. Иногда такое отчаяние берет, а иногда совершенное безразличие ко всему. Даже к учебе в последнее время я стала относиться как-то несерьезно.

Ну вот, и все наши печальные новости.
Пиши чаще.
Целую. Женя."

Это письмо осталось неотправленным. Вероятно, мне не захотелось огорчать Дику.
Дика- курсант Высшего военно - морского инженерного училища им. Дзержинского 1941 г..
Дика в 50-е годы.

 

В день нашего отъезда из Ишимбая грянули морозы. Нам пришлось идти на станцию семь километров за груженой экспедиционным снаряжением подводой при температуре -28 градусов. А поскольку я была в коротком ватнике, сатиновых спортивных брюках и кирзовых сапогах, то это путешествие не прошло мне даром - ноги выше колен были обморожены.

Итак, кончен первый полевой сезон, и я снова в Уфе, и все-таки остаюсь работать у Страхова на зиму.
Вестей с фронта ни от папы, ни от Андрея нет. А Зоя писала:

"20/Х-41. Ленинград.
Дорогая, милая Ирина!


Анкин отъезд до сих пор не состоялся; как будто поедут завтра и я спешу тебе написать. У Анки лежат открытки, написанные 12-14/Х, но не опущенные. Что-то не достать в почтовом отделении открыток и поэтому пишу письмо. Анка согласилась взять посылку только с шубками, поэтому я ничего еще послать не могу. Буду ждать еще чьего-нибудь отъезда из знакомых, стоящих на очереди. Получила ли ты посылку с детскими мелкими теплыми вещами от Муси Ковалевской из Оренбурга по адресу ул. Казбия? Если до сих пор не получила, то запроси ее: г. Чкалов, ул. Коммуны, д.48, Людмиле Александровне Ковалевской. Продукты к сожалению послать нельзя. Да, мы и не можем ничего послать, так как город сидит на очень жестком пайке; в пору нам получать продуктовые посылки! Очень голодно, все страшно исхудали; дети Анкины еще держатся, благодаря некоторым небольшим запасам сухих продуктов. На днях вышлю еще деньги телеграфом.

Днем город живет более или менее нормальной жизнью; стало холодно, выпадает снег; очень холодно у нас в учреждении и у меня в квартире, окна замазывать нельзя - все лопнет и тогда еще хуже будет. Норка и я очень сильно поголадываем. Я отогреваюсь только питьем горячей воды и ночью в бомбоубежище. Работаю все там же. Очень стремлюсь к моим девочкам, без которых больше чем стосковалась. Смогу ли я получить работу в вашем учреждении и смогу ли я быть прописана?! Позондируй почву. Боюсь я, что буду безработной, без прописки и без вещей. Да сейчас отсюда и не выбраться, даже пешком; да и силы у меня что-то очень подошли. Пиши, пожалуйста, чаще. Я пишу очень часто, но доходят ли все открытки до тебя? Последние от вас известия были от 28 сентября - это еще хорошо.

У нас с топливом всех родов очень тяжело. На электричество очень жесткий лимит. Совсем плоха стала Манечка, как-то заговаривается и слабеет. Наталия Евгеньевна очень сдала; с ней живет Ольга Евгеньевна; первая совсем потеряла сон; сняли угол в одном из наших подвальных помещений и там пытаются спать. Агашу очень давно не видела, пока она цела и дом ее тоже. Дике я писала без конца открытки. Имела от него вести; вероятно они теперь переехали куда-нибудь дальше?!

А где Халезовы, Кащенки?!... Костя работает под Ленинградом; от Маруси есть вести - там всё благополучно; Кононенки пока были все целы по словам Константина Александровича. Наташу совсем не вижу. Очень устает и очень худа, по словам Наталии Евгеньевны. Виделась с Еленой Григорьевной - она очень милая.

Как Асино здоровье?! Не утомляет ли ее школа?! Как ее самочувствие?! Нет ли предательской слабости, температуры?! Нет ли случаев скарлатины в школе? Пиши о детях подробно.

Посылка, которая была приготовлена, чтобы послать 21/8 с оказией так и не пошла, эшелон не пошел. Ужасно обидно, а то давно бы шубки были у вас.
Как здоровье Юры в отношении его желёз?! Как его отношения с девочками? Как здоровье Николаевны?! Как я ей благодарна за заботу о детях!

А тебя, Ирина, и слов не нахожу благодарить! Сама понимаешь, как я тебе признательна.
Есть ли вести от Бориса?! Где-то он?! От Андрея четвертый месяц ни звука. Боюсь, что он убит. Просила Дику, чтоб он запросил его часть! - у меня рука не поднимается.
Крепко тебя и всех целую.

Когда возвращается Женя? Какой она оказалась молодец, будучи еще такой молоденькой! Мужественная, хорошая девушка!
Пиши. Твоя Зоя.

Население города все лишения и ужасы бомбежек переносит стойко и жаждет одного - выгнать немца."


"7 ноября 1941 г. Ленинград.
Дорогая, милая Ирина!


Получила твою открытку от 1-го октября. Ты наверное уже получила мои 300 рублей, посланные 30-го сентября. Задержалась в октябре высылка добавки к 300 рублям из-за невыплаты денег за отпуск, но я пошлю в ноябре сумму за ноябрь и добавку за октябрь; пошлю телеграфом.

У нас все также: воздушные сеансы продолжаются, наступила зима, Нева затянулась льдом, лежит снег, холодно. Живу, главным образом, на службе и в бомбоубежище, домой забегаю вечером на один час и утром на один - два часа. Дома очень холодно; дров нет. ЖАКТ обещал дать мне 1/2 куб.м. и то потому, что в семье два красноармейца. От Дики имею вести, от Андрея и Бориса нет. Я поголадываю изрядно, иногда выручают сослуживцы, давая лишнюю тарелку супа, весьма водянистого. Как хорошо, что нет здесь девочек. Я вообще не представляю что бы с ними было. Но с другой стороны тебе тяжелее. Очень тягочусь одиночеством полнейшим. Редко с кем вижусь, нет времени. Рано наступают потемки, а с ними тревоги. Все мерзнут, голодают, но терпят стоически.

Пока меня не сокращают, работы довольно много, а некоторых сокращают, но моя группа по обслуживанию читателя, наверное от этого и не сокращают. Давно не видела Милочку, Агашу, родственников на Петроградской.

Телеграммы, адресованные мне и Анке, заверенные, получила. Я буду пытаться выехать с одной нашей сотрудницей. Она обещала меня обязательно устроить в ее эшелон; когда начнется эвакуация - неизвестно еще.

Ведь ноябрь - месяц семейных праздников: рождение детей, 1 ноября - день нашей свадьбы..., а что осталось от всего этого... Вспоминается, как будто уже далекое прошлое... Как раскидал мою семью военный ураган. Соберемся ли когда-либо снова вместе?! Прошлое кажется светлым сном, так ужасна действительность.

Вернулась ли Женя? Как Юра, его здоровье? Как мои девочки? Не утомляется ли Ася в школе? Не жалуется ли на слабость? Как бы не вернулось ее прошлогоднее недомогание.
Хорошо бы иногда по недельке померить температуру. Можно ли у вас достать рыбий жир, мед? Я постараюсь побольше выслать денег.

Сейчас никаких посылок не принимают из Ленинграда, кроме как в действующую армию. Запроси г. Чкалов, ул. Коммуны 48, Людмилу Александровну Ковалевскую послала ли она почтой посылку с теплыми вещами. Я об этом уже вам неоднократно писала! Запроси ее, она очень обязательный человек и исполнительный и очень любила девочек; она послала может быть на улицу Казбия. Узнай у себя на почте. Ну вот, кажется, и всё.

Спокоен ли у вас воздух? Меня это что-то начинает тревожить. Обязательно лезьте в щели, в землю - это самое лучшее - глубокая щель. Возможность попадания в такую щель ничтожная!

Пишите о девочках! Целую нежно и крепко всех дорогих и таких увы далеких. Твоя Зоя.
Тебе, Ирина, земной поклон за детей!..."



Больше писем от Зои не было.

Письма мамы к Тоне.

 

" 25/Х- 1941г.


Дорогая Тоня, очень много думается о вас. Пиши почаще, м.б. все-таки будут доходить письма. Женя все еще в Ишимбае. Отослала ей с оказией письмо, полученное от тебя. Надеюсь, что она приедет к 15/Х1. Она учится в школе взрослых, довольна учителями. Получает "отлично".

Говорят, хотя это еще не проверено, что с Корсунским случилось несчастье в Москве. Так ли это?

От Асиной и Лелиной мамы не имеем ничего уже целый месяц. От Бориса Андреевича - два месяца.

Женя мне очень помогает; без нее я бы не прокормила всех даже без масла и молока. Ей удается в деревнях доставать более дешевые продукты (картошку, масло), которые она с оказиями мне присылает.
Крепко целую. Привет Ляле.
Твоя И.Борнеман."

 

"24/Х1 - 1941г.


Дорогая Тоня, вчера получили от тебя письмо и открытку от 5 и 7/Х1. Что это за новость, которую ты собираешься мне сообщить. Что-то хорошего не жду и поэтому тревожусь в чем дело.

Женя приехала 10 дней тому назад. Я очень рада, что она здесь; с ней уютнее, она в хорошем, бодром настроении.

Ася начала прихварывать, температура поднимается каждый день до 37,5 и сильно кашляет. У нас сильные морозы и в комнате было холодно, теперь стало теплее.
Женя пока на службе до 1/1; после этого срока я не уверена, что с нами будет, так как командировки наши все до 1/1.

От Зои, от Бориса Андреевича, от Андрея ничего нет. Анка со своей семьей в Свердловске; там хуже, чем в Уфе. Они вероятно переедут в Самарканд.
Крепко целую. Привет Ляле и Ире.
Твоя И.Борнеман."

 

 
<< Вернуться назад
<<Оглавление>>
Читать дальше >>