ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ

Осенью 1935 года мы вернулись из Хибин в Ленинград и меня отдали в 5-й класс школы N13. Из-за того, что учебный год уже начался, я попала в тот класс, который был менее переполнен, чем остальные. Это оказался класс второгодников и переростков и я в нем была самой маленькой. Школа находилась на Гагаринской. По дороге от дома до школы надо было перейти всего одну небольшую улицу. Но поскольку я была жителем гор и к городу совершенно не привыкла, то услышав сигнал машины терялась и не знала в какую сторону бежать. Поэтому первое время меня в школу провожали.

В большом коллективе довольно шаловливых ребят, мне, не привыкшей к такому обществу, освоиться было сложно. Учиться трудно, так как, кроме писания текстов под мамину диктовку и решения задачек, я ничего не умела. Правил правописания не знала, хотя писала грамотно, благодаря зрительной памяти, естествознания не знала, по географии знакома только с картой. Мучительны были вызовы к доске, где я от растерянности не могла сказать ни слова. Ребята смеялись, а я с трудом сдерживала слезы.

Однажды, опаздывая в школу и услышав уже прозвеневший звонок, не решилась войти в класс и совершенно расстроенная отправилась домой. Впечатления от этой первой в моей жизни школы остались безрадостными.

Но очень скоро мои мучения кончились. Не прошло и месяца, как я заболела скарлатиной, заразившись от двоюродного брата Андрея. От меня заразилась и мама и нас всех отправили по разным больницам. У Андрея было страшное осложнение - двустороннее воспаление среднего уха и ему делали трепанацию черепа. У меня - осложнение на почки и я целый год сидела на бессолевой диете. Только мама отделалась легко. У нее не было никаких осложнений, не было даже температуры. Она в больнице работала - писала научные статьи. Мама с детства не была подвержена никаким заболеваниям, а болея детскими болезнями во взрослом состоянии переносила это шутя.

Мне в больнице было гораздо веселее, чем в школе. Приходила очень милая молодая женщина, которая разучивала с нами песенки, играла в тихие игры. Кроме того, папа передал мне книжку "Кондуит и Швамбрания" Льва Кассиля и еще какие-то интересные книги, которые я с увлечением читала. Помню, что когда меня выписывали из больницы, очень жаль было расставаться с "Кондуитом и Швамбранией", которая мне очень полюбилась. Я ощущала ее как друга. Но из инфекционных больниц не разрешалось брать никаких вещей и, благодаря этому там из оставленных книг скопилась неплохая детская библиотека.

Когда папа приехал за мной в больницу то, увидев меня воскликнул: " Ой! Какая ты стрижка-брижка". В то время всех поступающих в больницу стригли наголо. И дома меня тоже так звали пока не отросли волосы.

После выписки я еще долго сидела дома, справляясь с осложнениями, и пропустила почти две четверти. Поэтому родители решили отдать меня вместо пятого в 4-й класс и перевели в образцовую школу, находившуюся за несколько трамвайных остановок от дома. Там я сразу стала отличницей. Все мне здесь нравилось - и учительница Павла Павловна и дети, которые были совсем другими, чем в предыдущей школе и относились ко мне очень дружелюбно. За несколько месяцев, прожитых в Ленинграде, я привыкла к городу и до школы добиралась сама.

Довольно часто в те годы устраивались учебные тревоги. Вдруг среди бела дня начинали выть сирены, и тогда все, находящиеся на улице люди, должны были скрываться в ближайшую подворотню и не выходить до сигнала отбоя. Тех кто не успел спрятаться, забирали в милицию, а после отбоя выпускали. Хоть мы и знали, что эти тревоги учебные, а все-таки при вое сирены мурашки бегали по коже.

Летом 1936 года мы жили на даче под Ленинградом в поселке Толмачево. С нами жила Анка с шестилетним Игорем и с новорожденной Таней. Когда Таня плакала и ее никто не мог успокоить, то тут было не обойтись без Николавны, на руках которой ребенок моментально замолкал. Не имея своих детей она обладала необыкновенным даром воспитания чужих - ее слушались все беспрекословно от новорожденных до подростков.

В июле к нам на дачу, накануне выходного дня, приехал папа и сказал, что сегодня мы поедем в гости на хутор, где живет семья Зои и Сократа. Дошли до пристани на реке Луге и сели на пароход. Плыли три с половиной часа. Затем прошли около двух километров по дороге среди лугов и перелесков и оказались у живописного лесного озера, на берегу которого стоял дом и несколько хозяйственных пристроек. Тут было шумно и весело. Андрей м Дика с хозяйскими мальчишками гоняли в футбол, четырехлетние Ася и Леля играли в песок и в куклы. В то время близнецы были очень дружны и минуты не могли провести друг без друга. Поэтому мой папа звал Асю - Ася-Леля, а Лелю - Леля-Ася. Немного отдохнув с дороги мы с папой решили выкупаться. Вода была прозрачная, темная и холодная, так как на дне озера били ключи. Обычно мама не разрешала быть в воде долее пяти минут. Поэтому я у папы спросила:
- А сколько мне можно поплавать? -
- Сколько хочешь. - ответил папа.

И я, пользуясь таким необыкновенным разрешением, купалась до посинения. Уже и не хотелось быть в воде, но я думала: "Мама ведь ни за что не позволила бы мне купаться так долго. Поэтому надо уж сейчас накупаться вволю." И накупалась. Ночью у меня поднялась температура до 39 градусов. Я спала на жесткой лавке и всю ночь металась в бреду, отлеживая себе бока. Зоя поила меня горячим молоком, но все равно я себя чувствовала очень плохо. Наутро папа поднял меня со словами:
- Вставай, Женюрка, нам пора уезжать.
- Я не могу, у меня болит голова и горло, - ныла я.
- Нет, нет, мама ждет нас к обеду и будет волноваться, если мы не вернемся вовремя, - решительно сказал папа, - Да и мне вечером надо возвращаться в Ленинград, так как завтра я должен уезжать в экспедицию.

Пришлось вставать. Есть не хотелось. Выпив по кружке молока и распрощавшись со всеми, тронулись в путь. Я еле тащилась, буквально считая шаги. Наконец вдали блеснула река и вскоре мы подошли к пристани. Тишина. Ни людей, ни парохода.
- Что такое? Вымерли все что ли, - удивился папа.
В это время проходила какая-то девочка, гнавшая гусей и папа спросил у нее в чем дело.
- Так ведь не бывает пароходов по выходным дням. - сказала она.
- Значит мы вернемся обратно? - спросила я папу.
- Нет, Женюрка, придется нам идти пешком и может быть, если повезет, сядем на какую-нибудь попутную машину, - ответил папа.

Я чувствовала себя очень плохо. Болела голова, и ноги отказывались идти. Было нестерпимо жарко. Но раз папа сказал, надо было двигаться. Мы шли по пустому шоссе часа полтора. Постепенно силы возвращались ко мне. Наконец, нас нагнала какая-то грузовая машина. Папа поднял руку, она затормозила, и мы залезли в пустой кузов; ехали стоя, держась за кабину. Ветер обвевал наши потные от жары тела. Через час нас высадили у станции Толмачево, откуда до нашей дачи было пять километров. Здесь я шла уже бодрым шагом и домой появилась совершенно здоровой. Маме ничего не сказала, чтоб ее не расстраивать. В дальнейшем я не раз убеждалась в том, что трудные жизненные обстоятельства мобилизуют все душевные и физические силы организма и не дают ему расслабиться и разболеться. А это был мой первый опыт.

Вскоре мама уехала в Хибины, оставив нас с Юрой на попечении Анки и Николавны. Когда Анке почему либо не нравилось мое поведение, она говорила, что ей очень жалко мою маму потому, что у нее такая плохая дочка.

Ежедневно мимо нашего дома проезжал на велосипеде очень симпатичный мальчик моего возраста. Мне хотелось познакомиться с ним, но я совсем не знала как это сделать. В голову приходили всякие сумасбродные мысли: "Вот лягу на дорогу и притворюсь бесчувственной, как лиса в народной сказке. Он поневоле должен будет слезть с велосипеда и подойти ко мне". Но до такого безумного поступка дело не дошло, так как предмет моего обожания и сам хотел со мной познакомиться и однажды проезжая мимо сказал:
- Садись на раму, я тебя прокачу. Меня зовут Андрей, а тебя как?

Наше катанье на велосипеде продолжалось до конца лета. Кончилось лето, кончилось и знакомство.

Помню как-то раз, гуляя в лесу, я почему- то вспомнила Горького. Он был самым известным из живущих в то время русских писателей. И вдруг подумалось: "Что же будет, когда его не станет?" На другой день в газетах появилось сообщение, что накануне умер великий русский писатель Максим Горький. Это меня поразило.

В начале сентября 1936 года в возрасте 65 лет умерла наша бабушка Евгения Павловна Борнеман (мама моего папы и Зои). Перед этим она долго болела. Когда мы вернулись с дачи я приходила каждый вечер в ее комнату и она долго со мной разговаривала и все говорила: "Не забывай меня". Я любила бабушку. Она запомнилась мне высокой и стройной, с короткой стрижкой, одетой всегда в черное платье с глухим воротником. На шее на серебренной цепочке висели серебренные часики с крышкой, на которой было что-то выгравировано. Когда я была маленькая, еще до отъезда в Хибины, она часто предлагала мне прогуляться, и тогда брала свою неизменную трость и мы шли на Литейный проспект в кондитерский магазин "Росконд", где продавалась масса вкусных вещей и стояли столики, как в кафе. Бабушка спрашивала меня:
- Какое ты хочешь пирожное, эклер или буше? -
Я всегда выбирала буше. Оно было такое круглое, облитое коричневым шоколадом, а внутри белый сладкий крем. Мы садились за столик, бабушка покупала два пирожных, две чашки какао и мы пировали. Такие дни всегда были праздником.

Еще мы все - Андрей, Дика и я любили слушать бабушкино чтение по вечерам. Мною всегда овладевало какое-то необъяснимое чувство, когда бабушка перелистывала страницы для того, чтобы найти нужную сказку. За этими страницами была другая жизнь.
И вот теперь, когда я возвратилась из школы, открывшая мне входную дверь Агаша сказала:
- Бабушка приказала долго жить. -
Я сначала ничего не поняла, а потом, увидев агашины заплаканные глаза, и сама залилась слезами.
Папе дали телеграмму на Памир, где он был в экспедиции, и он еле успел к похоронам. Я шла с ним рядом за катафалкам через весь город и в первый раз думала о смысле жизни.

Вскоре после похорон бабушки мама перевезла нас (меня, Юру и Николавну) в Москву, где она получила комнату в общежитии Академии Наук. Квартиру нам пока еще только обещали. Папа с нами не поехал. Мне объяснили, что он не может оставить свою работу и я этому поверила, так как в то время на работе люди были закреплены, как крепостные за своими помещиками. На самом же деле мои родители давно разведены, но от меня это тщательно скрывалось.

Мы поселились на Сретенском бульваре в доме, который прежде назывался Домом России. С переездом сотрудников Академии Наук из Ленинграда в Москву в этом доме им было выделено ряд квартир. В квартире на пятом этаже было пять комнат. Одну из них дали нам, две комнаты занимала семья профессора Дерягина, в двух других было женское общежитие Академии Наук, в котором жили сотрудники не имевшие собственной площади, а также приезжающие из других городов в командировки. В одной из этих комнат жила со своей одиннадцатилетней дочкой Лялей Елена Алексеевна Бычкова - заведующая канцелярией одного из академических институтов. Ляля стала моей самой первой близкой подругой и осталась ею на всю жизнь.

Я школьница в 1937 г	Леля и Ася. 1938 г.

Я поступила в 275 школу на улице Мархлевского. Первый раз пришла в школу не в начале учебного года, а 23 сентября. Перед отъездом из Ленинграда братья - Андрей и Дика наставляли меня:
- Ты там не дрейфь. Если будут мальчишки лезть с кулаками, давай сдачи.
Перед уроками классная руководительница Мария Ивановна Медведева подвела меня к дверям класса и сказала: "Это наша новенькая", а сама ушла. Был у нас в классе самый задиристый мальчишка Юрка Ефремов. Он встал в дверях:
- А я тебя не пущу.
- Пусти!
- Нет, не пущу, - и с этими словами он оттолкнул меня. Я сразу же вспомнила напутствия братьев и, недолго думая, отвесила ему оплеуху. На его лице появилось выражение изумления: как это ему, грозе всех мальчишек, какая-то пигалица залепила пощечину! Этого его мальчишеская душа стерпеть не смогла, и он подставил мне подножку. Я упала, и мы покатились в драке. Вокруг сразу образовалась толпа. Мальчишки подначивали - давали мне советы куда лучше ударить. В это время прозвенел звонок. Драка прекратилась и все расселись по партам. Так состоялось мое первое знакомство с классом. После этого мальчишки относились ко мне, как к равной и никогда не приставали, а девочки, когда их обижали, звали меня на помощь. Я подружилась с Тоней Зайцевой, которая была председателем пионерского отряда. Это была серьезная, рассудительная , самая уважаемая девочка в классе. Кумиром класса был Олег Алехин - маленький, тощий, некрасивый, но очень остроумный и веселый мальчишка.

В этой школе я впервые познакомилась с несправедливостью. Однажды учительница географии, пожилая армянка, вызвала меня к доске. Несмотря на правильный ответ, я почему-то ей не понравилась и она поставила мне тройку. До сих пор помню, как во мне все внутри запротестовало, но я молча проглотила обиду. Я училась хорошо. За редкие тройки мама никогда не ругала, а только строго взглянув, произносила одно лишь слово: "Поздравляю!" Но это "поздравляю" для меня было хуже всякого выговора.

Вторым горьким воспоминанием об отношениях с учителями было вот что. Учительница немецкого языка мне нравилась больше всех остальных учителей. Звали ее Зоя Васильевна. Высокая, темноволосая с пышным пучком на затылке она была мягкая с тихим голосом и по доброму относилась к ученикам. Я с детства знала язык и в школе получала только пятерки. На экзамене в восьмом классе надо было сделать перевод текста из учебника. Зоя Васильевна обращалась к нам не по фамилии, а как к мальчикам и девочкам.
- Мальчик, дай-ка учебник, который лежит на твоей парте. - Он подал учебник.
- Вот, девочка, подготовься и переведи этот текст, - сказала она мне. Мне не надо было готовиться, так как я легко переводила и без словаря. Села отвечать за учительский стол. Бойко все перевела. А над этим текстом кто-то раньше надписал перевод карандашом. Она это увидела, разочарованно на меня посмотрела и сказала:
- Девочка, я то считала тебя хорошей ученицей, а ты меня так подвела. -
Я растерялась, но не любя оправдываться, ничего не сказала, а только удивилась - как же она, считавшая меня одной из лучших учениц класса, могла подумать, что я ее обманула? После этого экзамена Зоя Васильевна уже не относилась ко мне с такой теплотой, как прежде. Мне это было очень обидно.

Запомнилась учительница истории - молодая девушка только что кончившая институт. Она очень интересно вела занятия. Все внимательно слушали и никогда не разговаривали на уроках.

В седьмом классе появился высокий молодой и красивый учитель физики. Все девчонки моментально в него влюбились. А он строил нам глазки и кокетничал. На большой перемене в буфете он удивлял нас своим аппетитом - брал семь яиц, четыре сдобы и кофе и все это сразу съедал.

В школе были регулярные занятия по военному делу: изучали устройство винтовки, состав и действие отравляющих веществ и газов и другие военные премудрости. Самое неприятное в этих занятиях - противогазы, которые надо было надеть в считанные секунды (но они почему-то не одевались), а потом сидеть в них минут десять. Это было очень трудно. Дышать совсем нечем, стекла очков запотевали, и когда наконец раздавалась команда: "Снять противогазы", - и мы их снимали, то смотреть на ребят было страшно - пот лил ручьями и у всех одышка. То ли противогазы были неисправными, то ли мы еще не успели к ним приспособиться, но я не представляла, как в случае войны и необходимости спасаться от газовой атаки, можно было выжить при применении таких противогазов.

В те года процветала слежка друг за другом. И вот как-то, кажется в шестом классе, наша классная, Мария Ивановна сказала мне:
- Останься после уроков.
Я удивилась - к чему бы это? Когда все ребята разошлись по домам она обратилась ко мне:
- Я даю тебе общественное поручение. Вот тебе тетрадь. Будешь в нее записывать потихоньку, чтоб никто не заметил, фамилии тех, кто будет разговаривать на уроках, а потом передавать мне.
- Мария Ивановна, я не могу этого сделать , - оробела я.
- Нет, ты обязана раз я поручаю, - сказала она строго. Но я твердо решила: пусть меня лучше выгонят из школы, но фискалить я не буду. Домой пришла удрученная. Вечером мама спрашивает:
- Что с тобой?
Я рассказала ей об этом поручении, и она возмущенная на другой же день пошла в школу.
- Как вы можете в детях воспитывать подлость? Я своей дочери ни в коем случае не разрешу заниматься доносительством.
Больше ко мне с такими поручениями не обращались.
Свободное от школы и от уроков время мы проводили вместе с Лялей: гуляли, ходили в кино, пели песни, при этом почему-то залезали на большой платяной шкаф, стоявший поперек комнаты и отделявший наши с Юрой спальные места от остального помещения, и болтая свешенными вниз ногами, распевали бравые советские песни. По вечерам ходили гулять по улицам - по Мясницкой, Охотному ряду, доходили до Тверской, которая была в то время главным местом гулянья молодежи. Но в 9 часов вечера мы обязаны были быть дома, с тем чтобы в десять лежать в постели. Наша Николавна обычно строго за этим следила. Мама приходила с работы поздно и если заставала нас не спящими, то сердилась. Но однажды было уже позже десяти, а мы с Юрой еще не легли, как раздался звонок в дверь.
- Барыня идет, - воскликнула Николавна, - Пока я открываю дверь, чтоб вы оба были в постели!
Мы, успев снять лишь тапочки, нырнули под одеяла одетые. Мама ничего не заметила, положила портфель и пошла мыть руки, а Николавна опять скомандовала:
- Живо раздевайтесь и закрывайте глаза.

Когда я училась в шестом классе со мной произошла странная история. Мы шли с моей одноклассницей Марой Маневич из школы. На углу Фролова и Боброва переулков нам повстречалась стайка развязных девчонок. Было им лет по пятнадцать-шестнадцать. Они плевались, неприлично ругались и проходя мимо нарочно нас толкнули. Я сказала, обращаясь к Маре: "Вот хулиганки". Мара пошла к своему дому, а я по Боброву переулку к своим воротам, около которых мне преградили путь эти самые девчонки.
- Вот сейчас мы тебе покажем какие мы хулиганки. - С этими словами одна из них замахнулась на меня палкой. Я пыталась отвязаться от них и пройти мимо, но не тут-то было. Они хватали меня за руки, били по спине и по голове. На мое счастье мимо проходила секретарь Александра Евгеньевича Ферсмана Мария Андреевна Боровская, живущая в этом же дворе.
- В чем дело?, - спросила она, подходя к нам, - Кто вы такие и почему пристаете к девочке? С этими словами она повела всех нас в домоуправление разбираться. Там ей сказали, что это известные в районе хулиганки, уже не раз приводимые в милицию и даже отсидевшие в детской тюрьме за групповой разбой.
- Еще раз захотели сесть? - угрожающим тоном сказала женщина управдом. Поругала их и отпустила. Уходя они мне пригрозили:
- Следующий раз попадешься, убьем!
Мария Андреевна рассказала все это маме. После этого меня стали встречать из школы, так как я училась во вторую смену и возвращалась когда уже было темно. Через несколько дней мама мне вдруг сказала:
- Сегодня ты в школу не пойдешь, так как мы должны поехать с тобой в одно место. Оденься поскромнее.
- В какое место? - с удивлением спросила я.
- Собирайся. Я тебе по дороге расскажу.
Мы долго ехали куда-то на трамвае и я все спрашивала:
- Куда мы едем?
- Сейчас увидишь, - отвечала мама
Наконец вышли и оказались около большого серого дома.
- Мама, куда мы приехали?
- Это детская тюрьма. С тобой хотят поговорить. Ты должна рассказать про тех девочек, которые к тебе приставали.
- Я не хочу. Я не пойду, - упиралась я.
- Нет, надо, - настаивала мама, - мы тут недолго пробудем.
Пришли на второй этаж в кабинет, где за столом сидел важный дядя. За окном во дворе играли в мяч и бегали бритые, одетые в серую робу дети-арестанты.
Важный дядя обратился ко мне:
- Сядь, девочка, и ответь на мои вопросы. Твое имя, фамилия и год рождения?
Я пролепетала ответ. А он продолжал:
- Где ты гуляешь по вечерам?
- По вечерам уроки учу.
- Нет, ты скажи мне, ты ходишь гулять на Чистые пруды? И с кем ты там дружишь?
- Я не хожу на Чистые пруды, - удивляясь отвечала я. Надо сказать, что в то время Чистые пруды имели дурную славу. По вечерам там собиралась вся окрестная шпана.
- Так, ты хочешь сказать, что не знала раньше этих девочек? - все продолжал пытать меня следователь.
Нет, никогда их раньше не видела.
- А что же они к тебе пристали?
- Я назвала их хулиганками за то, что они меня толкнули.
- Ну хорошо, ты теперь выйди в коридор, а я поговорю с твоей мамой.
Я вышла. Через несколько минут вышла и мама с довольным выражением лица, и мы поехали домой. И вот, что она мне поведала.

Когда Мария Андреевна ей рассказала об этом инциденте, мама стала выяснять, что это за девочки и в домоуправлении ей настоятельно посоветовали обратиться в детскую тюрьму, где они сидели в недалеком прошлом, для того, чтоб их туда вызвали и припугнули, а иначе их приставаниям не будет конца, да еще и неизвестно, чем все это может кончиться. Следуя этому совету, мама поехала к следователю и он ей сказал:
- Типичный случай. Ваша дочь связалась со шпаной. Они кого-то вместе обворовали, а потом не поделили краденое. Поэтому и драка была.
- Как?! Моя дочь связалась с хулиганами?! Это совершенно невероятно! Она не такая, - возмутилась мама.
- Это Вам так кажется. А у нас недавно был такой же случай. Девочка из очень интеллигентной семьи спуталась с ворами, а потом они не хотели с ней делиться и произошла такая же история. Я должен поговорить с вашей дочерью, чтобы сделать какие-то выводы. Привезите ее сюда. Иначе мы ее будем подозревать.
Ничего этого мама мне тогда не рассказала. Но, будучи совершенно убежденной в моей невиновности, вынуждена была все-таки поехать со мной в эту тюрьму для встречи со следователем.
Когда я вышла в коридор после допроса, он сказал маме:
- Ваша дочь чиста, как ангел. Достаточно было посмотреть в ее глаза, чтобы сразу это понять.
- Я и так это знала, - сказала мама.
- Но хорошо, что вы обратились к нам, - продолжил он, - Я вызову этих девиц и предупрежу, чтоб такого больше не повторялось.
Так закончилась эта история.

8-й класс 275 школы Москвы. Сидят: Клава Бекасова, Тоня Зайцева, директор Мария Лаврентьевна, классный руководитель Мария Ивановна Медведева, я, Юра Шкаренков, Миша Черняк. Стоят: Олег Алехин, Шура Ануров, Маша Чашкина, Зоя Яковлева, Наташа Абросимова, Ригина Уланова, Лева Цукров, ?, Рита Иеропольская, Муся Лившиц, Ося Беркин.

Когда мне было лет 13-14 и мне хотелось выглядеть взрослой, я стала часто вертеться перед зеркалом. То так повернусь, то этак, то прядь волос поправлю, то глазки сострою своему отражению. Глядя на это, мама говорила:
- Что-то ты слишком много в зеркало смотришься, смотри как бы не проглядеть его насквозь.

Зеркало было большое, старинное, в толстой позолоченной раме, доставшееся нашей семье еще из прошлого века от маминых родителей. Оно висело на стене над таким же старинным маленьким шкафчиком черного дерева с медными украшениями. И вот как-то раз прихожу я из школы и, конечно, по своей привычке, сразу - к зеркалу. А его то и нет... Вместо него доски. Сбылось мамино предсказание. Вечером, когда мама пришла с работы, я спросила:
- Мама, зачем ты зеркало перевернула?
- Это ты его просмотрела насквозь. Я же тебя предупреждала.
- Ну, мама, переверни его обратно, - ныла я.
Но мама не поддалась этому нытью, и зеркало осталось висеть стеклом к стене на продолжении двух недель, а может быть и дольше, пока я не отвыкла, входя в комнату, сразу же кидаться к зеркалу. Приходили гости, удивлялись и в изумлении спрашивали:
- Что это с вашим замечательным зеркалом случилось? , - на что мама невозмутимо отвечала:
- Это Женя насквозь его проглядела.
Я не знала куда провалиться от смущения. Так мама старалась отучить меня от слишком раннего, как она считала, не по возрасту, кокетства.

Каждый год на зимние каникулы я ездила к папе в Ленинград. Мы ходили по театрам, концертным залам и музеям. В сочельник 6 января мои именины. Папа дарил мне красивые подарки, а вечером пили чай со сладостями в компании с Андреем, Дикой и Зоей. Сократа почти всегда по вечерам не было дома; он работал до поздней ночи.

Я спала у папы в комнате. В один из приездов , кажется мне было в то время 13 лет, когда я уже лежала в постели, в комнату вошла Зоя и думая, что я сплю затеяла с папой разговор, из которого было понятно, что он собирается жениться. У меня замерло сердце, так как я даже не знала, что родители в разводе. Утром, в день моих именин, как только я проснулась, папа поздравил меня и преподнес красивую маленькую брошку из розовой яшмы. Заметив мое плохое настроение он спросил:
- Тебе не нравится мой подарок?
- Очень нравится, - ответила я и из глаз моих полились слезы. Я рассказала, что слышала ночной разговор. Папа стал утешать меня и разуверял, что я неправильно что-то поняла. Мне хотелось поверить в это и я постаралась улыбнуться, но в душу закралось подозрение.

В марте на весенние каникулы папа приехал в Москву. Он останавливался у своего товарища с детских лет Бориса Васильевича Халезова. Мне объясняли, что у нас в одной комнате просто негде разместиться. Но целые дни мы проводили вместе и также, как в Ленинграде он водил меня по театрам. Как то раз мы решили посмотреть первый вышедший у нас в стране цветной фильм. Назывался он "Соловей-соловушка" и шел только в кинотеатре "Луч", который находился в Сокольниках. Туда мы и отправились. Взяли билеты, но до начала сеанса оставалось сорок минут и папа предложил пойти в парк. Была ранняя весна, еще не стаял снег, мы шли по аллее, на которой стояли скамейки.
- Давай присядем, Женек, я хочу с тобой поговорить, - сказал папа, - Ты уже большая и должна все понять.
У меня кольнуло в сердце. Я поняла о чем будет разговор. И действительно, папа сказал мне, что все услышанное мною в Ленинграде было правдой. Я была в отчаянии. Мое детское сердце разрывалось от горя. Мне уж и в кино не хотелось идти, но папа уговорил и мы пошли.

Придя домой я изо всех сил старалась не показать своего отчаяния - улыбалась и смеялась, когда разговаривала с мамой. А потом, не в силах долго притворяться, уходила в ванную и плакала.
- Тебе папа ничего не говорил? - спросила мама.
- Говорил, - ответила я и замолчала. Больше мама ничего не спросила.

Вечером к нам пришла моя крестная Наташа Ольденбург. Когда мы с Юрой легли спать у себя за шкафом, я уснуть не могла от всяких грустных мыслей. А взрослые, как всегда подумали, что раз за шкафом тихо, то значит все спят и можно говорить о том, о чем детским ушам слушать не положено.
- Ты можешь себе представить, Наташа, - говорила мама, - Борис сегодня рассказал Жене все, но на нее это не произвело никакого впечатления. Целый день смеется, как ни в чем не бывало. Я прямо удивлена. Обычно она такая впечатлительная.
Вот какой я оказалась хорошей актрисой - несмотря на мое отчаяние все поверили в мою веселость.

Когда папа бывал в Москве, он часто приходил к нам с Борисом Халезовым, которого мы все очень любили. Обычно он был оживлен, шутил и необыкновенно хорошо улыбался. Иногда показывал нам разные смешные фокусы.

Весной наступала пора экзаменов. Надо было рано вставать, одевать белую блузку, красный пионерский галстук, наскоро съедать завтрак, который от волнения не лез в горло, и отправляться в школу. Осталось такое впечатление, что погода всегда была солнечная, но прохладная, так как дул легкий ветерок. На улице из репродукторов неслась песня:

Утро красит нежным светом Стены белого Кремля, Просыпается с рассветом Вся советская земля. Холодок бежит за ворот. Шум на улицах сильней. С добрым утром, милый город, - Сердце Родины моей.