ХИБИНЫ - СКАЗОЧНАЯ СТРАНА МОЕГО ДЕТСТВА

"В память о нашей борьбе за Хибины и их будущее мы строим на берегу Малого Вудъявра
под нависшими скалами Поачвумчорра красивое здание горной научной станции.
Мы хотим, чтобы она объединила в себе работников науки и практики и чтобы она
и впредь служила символом того пути, который ведет от науки к жизни."
А.Е. Ферсман

В 1932 году академик Александр Евгеньевич Ферсман, будучи директором Ломоносовского Института Академии Наук СССР, где работала моя мама Ирина Дмитриевна Борнеман-Старынкевич, пригласил ее занять должность заведующей химической лаборатории на Горной Станции Академии Наук, основанной им в июле 1930 года в Хибинских горах на Кольском полуострове. Ферсман назвал свое детище Тиетта, что в переводе с лопарского означает - наука.

Мама была отважной женщиной и, не долго думая, в июне 1932 года, взяв двух маленьких детей ( меня и брата Юру) и нашу няню Николавну, отправилась на необжитой в те годы заполярный север, где на берегу озера Малый Вудъявр под горой Поачвумчорр стояли всего два дома. В одном из них - стандартном одноэтажном, мама, приехав сюда в командировку в июле 1930 года, организовала маленькую полевую химическую лабораторию, где анализировала собранные геологами минералы. А 10 апреля 1932 года закончилась постройка второго дома с большими лабораториями, где должны были разместиться несколько химиков, которыми и собиралась руководить мама.

Тридцать шесть часов езды на поезде от Ленинграда, и мы высаживаемся на маленькой станции Апатиты; там нас ждет лошадь, запряженная в телегу. Нам предстоит проехать тридцать километров. Грузим свои тюки, чемоданы и отправляемся в путь.
На расстоянии девятнадцати километров от станции начинаются Хибинские горы, где на берегу озера Большой Вудъявр расположен город Хибиногорск, который поначалу так и назывался "Девятнадцатый километр". В то время он был небольшим и состоял из одноэтажных и двухэтажных бревенчатых домов. В шести километрах от города находится рудник "Апатитовая Гора" (или "Двадцать пятый километр", считая от станции Апатиты), к которому и отправилась наша повозка, но не доезжая его у большого камня резко свернула налево, на прямую, как стрела, пустынную дорогу, которая привела нас к морене. Перед мореной налево мост через речку Вудъяврйок и за ним территория, первого, созданного за полярным кругом, Полярно-альпийского ботанического сада, а выше на пригорке туристическая база ОПТЭ. Едем мимо нее; дальше дорога идет среди леса, становится извилистой, и мы медленно ползем вверх. Тут еще местами лежит снег. С морены открывается вид на гору с округлой вершиной под названием Поачвумчорр, что в переводе с лопарского означает - гора при оленьей долине. Под горой живописное озеро с изрезанными берегами. Это Малый Вудъявр. А на берегу озера у подножия горы, под нависшими скалами, возвышается трехэтажное деревянное здание необычной архитектуры с вышкой, на которой развевается красный флаг. Дорога серпантином побежала вниз, потом выпрямилась; еще один километр и мы подкатили к дому. Навстречу вышла приветливая хозяйка - заведующая Горной Станцией Елена Павловна Кесслер.
- Здравствуйте, дорогие гости. Я должна вас огорчить, - сказала она, - Внутренняя отделка дома еще не закончена и мне придется временно поселить вас в бараке, где живут рабочие и приезжающие на лето командированные.

Но мы ничуть не огорчились и отправились в сопровождении Елены Павловны к бараку, куда телега уже доставила наши вещи. Мама и Николавна сразу стали благоустраивать отведенную нам комнату, а я отправилась путешествовать по коридору и быстро перезнакомилась со всеми жильцами барака. В основном это были ссыльные раскулаченные крестьяне с Украины и Эстонии: рыжебородый украинец - столяр дядя Павел, любивший детей и подаривший потом нам с Юрой чудесную, пестро раскрашенную, ветряную мельницу и санки-ледянки; семья эстонцев с маленьким сыном по имени Калью, который скоро, в возрасте 2,5 лет, умер от менингита; истопник Бауман интеллигентного вида, конюх дядя Петя, в распоряжении которого были две лошади: рыжий конь по имени Петух и серая в яблоках кобыла с величавым именем Клеопатра; почти не говорившая по-русски эстонка

Линда, ставшая препаратором у мамы в химической лаборатории. Все это были очень милые и добрые люди.
А еще в бараке, в торцовой его части с отдельным входом, в маленькой комнатке жил зоолог Владимир Юльевич Фридолин, впоследствии ставший моим большим другом.

Хибины зимой	Горная станция Академии Наук (Тиетта) на берегу Малого Вудъявра под горой Поачвумчорр. 1932 г.

Через месяц мы переехали в большой дом. Он был совершенно необычной архитектуры - с холлом высотой в два этажа, над которым на уровне второго этажа была круговая балюстрада; на нее выходили двери жилых комнат - наших и Александра Евгеньевича Ферсмана. Посреди холла большой овальный стол, покрытый зеленым сукном. Слева от входной двери - фисгармония, принадлежащая доктору Баннер-Фохту, иногда приезжавшему к нам откуда-то. У правой стены - камин и дверь в библиотеку, все книги которой были подарены Тиетте Александром Евгеньевичем. Напротив входа двустворчатые стеклянные двери, ведущие на большую веранду треугольной формы, служившую красным уголком, где на столе были разложены очередные номера научных журналов и газеты. Из холла налево, как на первом этаже, так и с балюстрады второго этажа, тянулись длинные коридоры, с левой стороны которых были большие окна, а с правой: на первом этаже - минералогический музей, химическая лаборатория и в торце коридора большая веранда- это летняя столовая; на втором этаже - несколько жилых комнат, зимняя столовая, большая химическая лаборатория и весовая. Из всех помещений второго этажа были двери, выходящие на длинный балкон, вытянутый вдоль всего фасада здания. Над холлом размещался третий этаж, где было всего две комнаты, а над ними смотровая площадка и вышка с флагштоком, на котором развевался красный флаг.

Когда мы приехали, кое-где лежал еще снег, и только начинали зеленеть березки. Вскоре стали съезжаться в экспедицию минералоги, зоологи, ботаники. Было оживленно и шумно. Отряды снаряжались, чтобы отправиться на полевые работы в разные точки Хибинских и Ловозерских тундр.

Огромный жизнерадостный Александр Евгеньевич Ферсман был вездесущ. Его голос гремел то тут, то там, отдавая указания. Он сразу обратил внимание на нас - детей. Поднял каждого по очереди над своей головой и смеясь сказал звучным голосом:
- Вот и хибинята приехали. - Так и звал нас потом хибинятами.

Соратниками и учениками Ферсмана в Хибинах были: заведующая Горной станции Елена Павловна Кесслер, ученый секретарь Антонина Михайловна Оранжереева, минералоги - Эльза Максимовна Бонштедт-Куплетская, Екатерина Евтихиевна Костылева, Николай Александрович Лабунцов, большая и полная, несколько мужеподобная Нина Николаевна Гуткова со своим аспирантом Кузьмой Власовым; петрографы - Борис Михайлович Куплетский, очень женственная всегда нарядная Ольга Анисимовна Воробьева, которая даже в горы ходила на каблуках; химики - Ирина Дмитриевна Борнеман, Татьяна Александровна Бурова, Валентина Сергеевна Быкова, Софья Григорьевна Цейтлин; зоолог - Владимир Юльевич Фридолин; ботаник - Николай Александрович Аврорин, который организовал первый в стране Полярно-альпийский ботанический сад.

Постепенно геологические отряды уходили в горы. Оставались химики, ботаники, зоолог В.Ю. Фридолин и на какое-то время некоторые минералоги.

Я со всеми по очереди увязывалась в маршруты и собирала коллекции минералов, насекомых и растений.

Кроме интересов были еще и обязанности. Надо было делать запасы на зиму. Например, мы с Юрой должны были по очереди вместе с Николавной пилить дрова, которые она потом раскалывала колуном, а затем мы все вместе собирали их в охапки и складывали в поленницу. Обязательным был сбор ягод и грибов, которыми запасались на всю зиму. Ежедневно утром после завтрака раздавалась команда нашей Николавны:
- Собирайтесь за ягодами, да поживее.

Каждый брал по маленькой корзинке, которые плел из ивы для нас столяр дядя Павел, и собирал ягоды до тех пор, пока лукошко не наполнялось доверху. Собирали чернику, голубику, бруснику. Ягоды сушили, варили без сахара (сахар был по карточкам и в очень ограниченных количествах), пекли с ними пироги.

Грибов в Хибинах видимо-невидимо и растут они не в лесу, а на поляне среди ягеля и карликовой березки. Красные шляпки подосиновиков мелькают яркими пятнышками на белом фоне мха. Так, что их и искать не надо, а просто ходи и собирай. Это было удовольствием. Увидим издали один гриб и бежим наперегонки к нему. А Николавна подзадоривает:
- А ну, кто быстрее? Наверно тот, кто больше каши съел.

Надо сказать, что комаров и мошки в Хибинах тьма-тьмущая. Поэтому мы все ходили в накомарниках.

В сыроватой рощице кривых низкорослых берез росли желтые купальницы, лиловато-розовая полевая герань и лиловые ароматные орхидеи, которые мы собирали с особым удовольствием, чтобы преподнести их маме и другим химикам, целыми днями просиживавшим в лабораториях и только по вечерам да в свободные дни выходившим подышать свежим воздухом. Мама насильно выпроваживала их из лабораторий, говоря:
- Работа окончена. Идите и отдыхайте.

Сама же задерживалась за химическим столом до поздней ночи. Это теперь была не маленькая полевая лаборатория, которая размещалась в 1930 году в десятиметровой комнатке стандартного дома, а большая хорошо оборудованная химическая лаборатория, где вырабатывались новые методики определения элементов в минералах, которые так нужны были тресту "Апатит" для производства массовых анализов.

Работники треста постоянно приезжали к маме на консультации. Мама всегда целиком отдавалась работе и благодаря этому ей удалось открыть в Хибинах ряд новых минералов. Ферсман всех заражал своей увлеченностью Хибинами, любовью к минералам пегматитовых жил, любовью к северной природе.

С наступлением осени все отряды собирались на Горной станции, и перед отъездом сотрудников в Ленинград устраивалась отчетная конференция и прощальный бал. Пока шли заседания в холле, мы дети выходили из своей комнаты на балюстраду на цыпочках и отправлялись гулять.

На другой день устраивался бал. Приглашались из Хибиногорска повара. Целый день из кухни доносились соблазнительные запахи, а к вечеру в холле накрывался большой стол и начиналось веселье . Нас с Юрой за стол, конечно, не сажали, но мы могли сверху наблюдать за тем, как веселятся взрослые.

Ольга Анисимовна Воробьева и моя мама, Ирина Дмитриевна Борнеман-Старынкевич, заключили пари, кто быстрее сошьет себе бальное платье из цветастых головных платков. Мама опередила Ольгу Анисимовну, но зато у той платье было ярче и выглядело более эффектно. Премии получили обе - одна за скорость исполнения, другая за изящество. А потом Ольга Анисимовна в этом платье виртуозно исполнила танец на столе среди рюмок, не уронив ни одной из них.

После застолья начинались общие танцы. Как это было весело! Много народа, звучит музыка, издаваемая фисгармонией, все танцуют. Я тоже принимаю в этом горячее участие. Меня "подавали на десерт" - маленькая девочка отплясывала казачка в наскоро изобретенном мамой, невесть из чего сшитом, костюме. А потом я вальсировала со всеми по очереди. Но поскольку была очень маленькой и мои кавалеры не могли согнуться в три погибели танцуя со мной, то я летала по воздуху, подхваченная их сильными руками, и была от этого в восторге.

На другой день после бала все разъезжались, и жизнь на Горной станции становилась тихой и размеренной. В большом доме оставалось зимой только шесть сотрудников: химики - И. Д. Борнеман-Старынкевич, Т. А. Бурова, В. С. Быкова, Ермоленко - , заведующая Е. П. Кесслер и ученый секретарь А.М. Оранжереева. Кроме научных сотрудников были еще мы с Николавной, которая выполняла зимой роль поварихи.

Осенью, в октябре небо часто расцвечивалось северным сиянием - по небу колыхался огромный разноцветный занавес, переливаясь розовыми и зелеными тонами. Если это явление возникало глубокой ночью, то кто-нибудь из не спавших или случайно проснувшихся будил всех и даже детей:
- Вставайте! Вставайте! - Северное сияние.

Мы выскакивали из теплых постелей, накидывали пальто и выходили на балкон, чтобы в очередной раз полюбоваться этим чудом. Несмотря на холод стояли долго, до тех пор, пока яркие сполохи, начиная бледнеть, не затухали совсем.

Зимой 1932 - 33 года электричества на Горной станции не было. Освещались керосиновыми лампами и отапливались печами. Вся работа в химической лаборатории велась на бензине и керосине при помощи бартелей и примусов.

Вечерами все собирались в маленькой зимней столовой на втором этаже. Николавна подавала нам ужин. После ужина долго сидели за самоваром, который создавал уют своими песнями, рассказывали истории из своей жизни. Потом нас детей отправляли спать, а сами еще долго сидели, обсуждая свои дела и планы. А я, ложась в постель смотрела на потолок, который вокруг печной трубы был обшит железным листом; он был усыпан рыжими тараканами, видимо завезенными строителями при закладке дома, а теперь выползавшими из всех щелей погреться. Как мы только их не выводили. На ночь Николавна клала на бок кошелку с хлебными крошками (приманкой для тараканов) и наутро вытряхивала их на лютый мороз - не помогало; шпарила их кипятком - опять не помогало. Они были страшно живучи, а дезинфекционных средств в горах не было. Так мы и жили с тараканами.
Так как школы в горах не было, то занималась со мной мама. Мы ежедневно писали диктанты и решали задачи в любое время года без выходных дней и каникул. Кроме того, над моей кроватью висели физические карты полушарий и Европы и я обязана была знать все моря, океаны, реки , горы и низменности. Да еще мы занимались немецким языком. Вот и все. Все свободное от уроков время мы с Юрой катались на лыжах и на санках - зимой в сумерках, а в марте и апреле полураздетые под яркими лучами солнца, иногда обжигаясь до волдырей, несмотря на пятнадцатиградусный мороз.

Однажды зимой все взрослые уехали на двух подводах в Хибиногорск в кино. Мы остались с Николавной одни в большом доме. Было почему-то страшно. Завывал ветер, мела пурга и где-то вдалеке выли волки (а может быть это и ветер выводил такие рулады, как знать?). Я не могла уснуть до поздней ночи, пока не появилась мама.

Самые темные месяцы в Хибинах ноябрь и декабрь. Солнце совсем не появлялось и только с 11 до 2 часов дня были сумерки, а все остальное время суток - темнота. В лунные дни, когда горы озарялись бледным голубоватым светом и казались сказочными, я выходила из теплого дома, прикрепляла к валенкам лыжи и погружалась в волшебство полярной ночи. Кругом ни души. Я одна среди этой величественной красоты. Небо сине-черное, усыпанное мелкими бриллиантиками звезд; в необъятном воздушном океане медленно плывет золотая луна. А под этим высоким куполом сказочная страна моего далекого детства - горы, горы... Надо мной высится Поачвумчорр, на другой стороне долины, за озером Малый Вудъявр - гора Тахтарвумчорр, верхнюю часть которой прорезает U-образное ущелье Географов, обрывающееся в цирк, похожий на огромное кресло, в котором когда-то в доисторические времена сидел древний седой старик и назывался он Ледником. Хотелось все это запечатлеть на бумаге, но таланта Бог не дал. Некоторое время я стояла пораженная красотой и безмолвием. Но в лыжном костюме, состоящем только из рейтуз и свитера, долго стоять было холодно и я бежала на лыжах по дороге до склона, по которому, скользя вниз мимо бани, выкатывала на просторы озера.

Самым радостным днем среди зимы был день маминого рождения - 13 января. Во-первых это был семейный праздник, а во-вторых в этот день, в первый раз после полярной ночи, выглядывало солнышко. Горбушка большого малинового шара всего на одну минуту показывалась между гор, а потом еще несколько минут откуда-то снизу снежные вершины были залиты неправдоподобным розовым светом. Все заранее высыпали на улицу, стараясь не пропустить этот торжественный момент. В следующие дни солнышко все дольше и дольше оставалось в небе и, наконец, в марте и апреле заливало ярким сияющим светом заснеженные горы и озеро. Но это позже. А сейчас близился февраль - самый вьюжный месяц севера. Завывал ветер, мела метель.

Я около Горной станции

Однажды ночью среди воя ветра раздался страшный грохот над головой. Все перепугались. Проснулись. Прислушались: по-прежнему бушевал ветер, но других звуков не было. Мы ничего не поняли и снова уснули. А утром обнаружили на земле тяжелую железную крышу, сорванную с дома вместе с толстыми деревянными стропилами.

Николавна собралась вынести в тазу золу, которую она выгребла из печки. Только открыла дверь на улицу, как налетел ветер, вырвал из ее рук таз, предварительно опрокинув всю золу ей на голову, и унес этот таз в неизвестном направлении. Мы долго его искали да так и не нашли. И обнаружили его только весной, плавающим в озере.

Как-то темной ночью, сквозь вой ветра, раздались еле слышные человеческие голоса. Мама проснулась, но подумала, что ей показалось. Прислушалась; действительно кто-то кричит. Она оделась и, взяв керосиновую лампу, спустилась с лестницы и вышла из дома. Два человека, совершенно замерзших и дрожащих от холода, с лыжами в руках что-то говорили на немецком языке. Они оказались туристами - лыжниками из Германии, заблудившимися в непогоду в горах и, на свое счастье совершенно случайно, наткнувшимися на наш дом. Это были муж и жена. Мама пригласила их в дом, вскипятила на примусе чайник. Они в это время сняли обувь с бесчувственных ног и растирали их до тех пор, пока не ощутили острую боль. Ноги у обоих оказались обмороженными, и, если у жены было легкое обморожение, и мы смогли справиться своими силами, то мужа на другой день пришлось отправить на лошади в хибиногорскую больницу, где ему срочно ампутировали два пальца на правой ноге и потом продержали две недели. Ну, а сейчас они пили горячий чай и рассказывали о своих злоключениях на немецком языке, поскольку не знали по-русски ни одного слова. Мама язык знала хорошо, поэтому объясняться им было легко.
- Мы думали до темноты успеть добраться до Хибиногорска, -перебивая друг друга рассказывали они, - Но она наступила так неожиданно, что мы моментально потеряли ориентировку, пошли в одну сторону, потом в другую и поняли, что заблудились. Поднялся сильный ветер и холод пробирал нас до костей. Вдруг мы ощутили, что лыжи ступили не на рыхлый снег, а ни твердую дорогу. Пройдя по ней с сотню метров, наткнулись на ваш дом.
- Вам очень повезло, что вы вышли на дорогу, - заметила мама. - Совсем недавно наш сотрудник, катаясь на лыжах, неподалеку от дома наткнулся на какой-то бугорок, тронул его лыжной палкой и обнаружил, что это замерзший человек. Сообщили в город. За ним приехали и увезли. Кто это был, мы так и не узнали. С северной природой шутить нельзя. Да вы и сами в этом убедились.
Пока муж лежал в больнице, жена училась у нас русскому языку:
- Как есть имя этот кэтхен?, - спрашивала она меня, указывая пальцем на котенка.

За две недели у нее появился некоторый словарный запас русских слов. Когда ее муж выписался из больницы, они уехали в Ленинград, и потом долго с нами переписывались и даже прислали в подарок игрушки.

Самое прекрасное время на севере это март и апрель. Яркое солнце. Сияющий, искрящийся ослепительно белый снег, заставляющий одевать темные очки. Мы катались на лыжах по пояс голые и загорали до черноты. Только, если скатываясь с горки упадешь в снег, то б-р-р как холодно. Татьяна Александровна Бурова как-то, так увлеклась лыжной прогулкой, что не заметила, как обгорела. К вечеру у нее поднялась высокая температура, а на коже появились волдыри. И пришлось ее купать в ванне с марганцовкой.

А с химиком Ермоленко произошел такой трагикомичный случай. Уйдя на лыжах в долину Кукисвум, где было совершенно безлюдно, он подумал: "А почему бы мне не приобрести ровный загар и не раздеться догола". Как подумал, так и сделал. Одежду повесил на кустик и покатил совершенно голый, оставив на себе лишь лыжные ботинки да темные очки, на быстрых гоночных лыжах под ласкающими лучами теплого солнца. Лишь легкий ветерок слегка обвеивал розовеющую от загара кожу. Было легко и приятно. Но вдруг ветерок стал крепчать. Ермоленко ощутил некоторый холод и повернул обратно, чтоб одеться. Вот и тот куст, где он оставил одежду. Куст был на месте, только ветер гнул его к земле и кругом мела поземка, а одежды нигде не было. "Может быть я ошибся, может быть не здесь?" - подумал он. Стал метаться, но все поиски были напрасны. Ни белья, ни брюк, ни куртки не было нигде - их унес беспощадный ветер неведомо куда.

Что было делать бедному, несчастному Ермоленко в такой ситуации? Не идти же нагишом к людям средь бела дня. Солнце скрылось в тучах, которые принес ветер, мороз - градусов пятнадцать, но тем не менее, рискуя замерзнуть он продолжал бегать на лыжах, пока не стемнело. А на станции уже стали беспокоиться - куда пропал человек? И вдруг раздался с улицы его голос:
- Кто-нибудь! - Вынесите мне одежду.

После такого лихого катания пришлось этого незадачливого лыжника напоить спиртом, чтоб не свалился с воспалением легких.
В это прекрасное время года всегда ждали Ферсмана. Приводили в порядок дом. Скребли до блеска его комнату, в которой кроме кровати, стула и стола, было большое уютное кресло. Елена Павловна строго следила, чтоб все было сделано, как следует.
Он приезжал большой, шумный, радостный от встречи с "Тиеттой" и со своими друзьями - соратниками. Привозил нам всегда что-нибудь вкусное. Это особенно запомнилось, так как тридцатые годы были голодными и еда наша обычно состояла из вымоченной соленой трески - уха из нее на первое и котлеты из нее же на второе.

Александр Евгеньевич после небольшого отдыха с дороги сразу принимался за осмотр лабораторий, беседовал с химиками, обсуждал с ними результаты их работы, загорался сам и заражал всех новыми идеями. А потом, отдыхая уделял внимание и детям:
- Ну, как вы тут хибинята живете? Как ты, Женя, осваиваешь Хибинские горы на лыжах?
Днем после обеда он отдыхал и нам не разрешалось в это время шуметь и бегать.

В один из своих приездов Ферсман с несколькими работниками треста "Апатит" и с моей мамой уехали на оленях с лопарями куда-то в тундру. Через несколько дней, когда они вернулись, мама рассказывала, что на берегу одного из многочисленных озер, среди бескрайних снежных просторов стоит одинокий дом. В нем живет вполне интеллигентная семья, состоящая из мужа, жены и их двоих сыновей подросткового возраста. В доме большая библиотека. Дети, так же, как и я, учатся дома. Чтобы прокормить себя эта семья занимается промыслом рыбы и куропаток, летом сажают картошку; есть у них какие-то запасы муки и круп. Радио нет и они ведут жизнь отшельников, совершенно ничего не зная о том, что творится в мире. Но они довольны своей жизнью. Только непонятно, почему власти не преследовали их. В то время, если человек официально не числился на государственной службе, то это считалось тунеядством, преступлением. За это сажали в тюрьму или отправляли в ссылку. Наверное просто никто не знал об их существовании. Эти люди очень приветливо встретили Ферсмана со всей его компанией. Мама разговорилась с хозяйкой дома и с удивлением узнала, что и она сама, и ее сыновья знают наизусть всего Евгения Онегина и многие сказки Пушкина, и Демона Лермонтова и еще много, много того, чего не знают школьники.

В мае начиналось таяние снега, и тогда мы жили, как на острове. Кругом была глубокая вода . В апреле, пока еще действовала санная дорога, запасались в Хибиногорске хлебом и продуктами на месяц. В мае же проехать в город ни на санях, ни на телеге было невозможно. Погода, как правило, была хорошая, и мы с Юрой проводили время на балконе, по которому можно было и побегать вдосталь.

Когда стаял снег, и кончились занятия в ленинградских школах, к нам в гости приехали мой двоюродный брат - Дика и дочка Татьяны Александровны Буровой - Зоя. Юру мама и Николавна взяли к себе в комнату, а Дику и Зою поселили со мной. По ночам, хоть окна и занавешивали занавесками, в комнате все равно было светло, так как наступил полярный день, и солнце за горизонт не заходило. Вместо того, чтобы спать, мы по полночи болтали. Я из нас троих была самой младшей и они старались запугать меня, рассказывая всякие страшные истории. А в августе, когда ночи стали темными, после очередных рассказанных ужасов кто-нибудь из них говорил:
- Женька, посмотри - у тебя под кроватью кто-то есть.

Дика зажигал спичку, и я со страхом в полутемной комнате наклоняла голову и смотрела под кровать, где от свешивающегося одеяла блуждали какие-то тени.

Иногда мы тайком от мамы убегали к озеру, брали около бани привязанную к дереву лодку и катались на ней. Мама строго настрого запрещала нам плавать без взрослых по воде, так как в молодости во время катания на лодке по Днепру, чуть не утонула и с тех пор панически боялась глубокой воды. Но Дика и Зоя считали себя уже большими и меня тоже подбивали на непослушание, говоря:
- Ну, если ты так боишься, что тебе попадет, то оставайся на берегу, а мы поплывем тогда вдвоем.

Купаться в Малом Вудъявре тоже не разрешалось, так как вода в нем очень холодная, и мы вместе со взрослыми ходили купаться на маленькое круглое озерцо, расположенное в пятнадцати минутах ходьбы по направлению к горе Тахтарвумчорр. Оно было более мелким и хорошо прогревалось солнцем. Это озеро мы называли купальным. По дороге находили много подосиновиков, яркие шляпки которых выделялись красными пятнышками на ковре белого ягеля и издали бросались в глаза.
Летом в отпуск приезжал папа, и мы совершали с ним далекие прогулки, во время которых он старался приучать меня к выносливости и вырабатывать твердость в характере. Если я отставала по какой либо причине, он никогда не ждал меня и говорил при этом:
- Представь себе, что ты не со мной, а с большим коллективом чужих людей. Ведь они все не стали бы тебя ждать. Так что ты привыкай - сумела отстать, сумей и догнать. -

Еще я помню, как он учил меня плавать: заплыл со мной на середину купального озера и бросил. Я сначала было пошла ко дну, а потом барахталась, барахталась и выплыла. Приезды папы были для меня всегда большим праздником. Он жил, к моему огорчению, не с нами, а на туристической базе около ботанического сада, в двух с половиной километрах от Горной станции. Но каждый день прямо с утра приходил к нам, и мы целый день проводили вместе.

В конце 1933 года при Хибинской горной станции заработала маленькая электростанция. В обоих домах зажглись лампочки, над входом в дом загорелся фонарь, лаборатория стала работать на электрических приборах. День и ночь стучал надоедный движок, который совершенно довел меня, когда я заболела однажды стоматитом, и у меня была высокая температура. Изнывая я просила маму:
- Мамочка, ну скажи, чтобы остановили электростанцию. -
На что мама, естественно, отвечала, что этого сделать нельзя.

Одновременно с электричеством появилось паровое отопление, и теперь не надо было топить печи.

Появились новые сотрудники: молодые химики - супруги Игорь Викторович и Мария Акимовна Степановы, которые так же увлеченно, как и старшие их товарищи, делали сложные химические анализы хибинских минералов под руководством мамы;
метеоролог Клименко, с неизменной тюбетейкой на лысой голове и с остренькой бородкой, почему-то напоминавший по виду - Мефистофеля, а по сути - человека в футляре. Он был всегда аккуратен, при галстуке, застегнут на все пуговицы, с тетрадкой подмышкой, в которой он точно по часам в любую погоду шел на свою маленькую метеостанцию и записывал в нее данные о температуре, атмосферном давлении, влажности и направлении ветра. С его появлением началось изучение климата горных районов Кольского полуострова.

Географ Николай Михайлович Каратаев, солидный мужчина средних лет с полуседой пышной шевелюрой и такой же бородой. Он сидел за развернутой картой - о чем-то размышлял и что-то помечал на ней. А в долгие зимние вечера, когда все обитатели большого дома собирались в столовой за самоваром, рассказывал увлекательные истории о своих многочисленных путешествиях по стране.

Высокий, красивый с вьющимися волосами экономист Холмянский, поселился со своей старенькой мамой на третьем этаже нашего необычного дома. Он почти всегда работал у себя наверху - что-то вычислял и записывал.

Ферсман постоянно интересовался, как идут дела на Хибинской горной станции, даже когда он лечился на заграничных курортах. У меня сохранилось две открытки, посланные им моей маме:
"Мурманская жел. дорога, Апатитовая Гора, станция Академии Наук, И.Д. Старынкевич-Борнеман.
22 февраля 1934 года. Привет из Рудных Гор, из снега и хибинской обстановки. Пишите как у Вас дела. ....Надо вам во что бы то ни стало изучить наш карбоцер - это все-таки замечательный минерал. Привет. Надоело адски! Пишите о лаборатории, о Хибинах, об электричестве...(Karlsbad Poste restante). А. Ф."

"Мурманская жел. дорога, Апатитовая Гора, Ирине Дмитриевне Старынкевич.
11 марта 1934 года. Как живете? Как анализы? Что интересного? Напишите ! Я переезжаю из Карлсбада (Чехословакия, Karlovy Vary Postamt 2 Poste restante). Здесь еще настоящая зима. Нет ли хороших новых фотографий Хибин? Все интересуются. Привет всем хибинским жителям. Читаете лекции в городе? Пишите статьи в Хибинскую газету.
Ваш А.Ф."

В стандартном доме появились новые обитатели. Это были рабочие и двое из них с семьями. Я приобрела двух подружек, Нину и Лиду, а Николавна - новых воспитанниц, так как она тут же организовала что-то вроде детского сада. Целый день дети находились вместе с нами и участвовали во всех николавниных игровых мероприятиях, только обедать и ужинать уходили к себе домой.

В апреле 1934 года в Хибины приехала съемочная группа, чтобы снимать кинокартину "Семеро смелых". В долине Кукисвум, в одном километре от нашего дома, построили маленькую деревянную избушку. Я бегала на лыжах смотреть на съемки и перезнакомилась там со всеми артистами. Потом они замерзшие приходили к нам, мама поила их горячим чаем с черничным и брусничным вареньем, и они долго сидели отогреваясь; рассказывали о себе, расспрашивали о нашей жизни в снегах. При этом Олег Жаков был очень серьезен, Петр Алейников балагурил, а молодая красивая Тамара Макарова была оживлена, улыбалась и спрашивала маму:
- Как же вы рискнули приехать с детьми в такую глушь? Тут даже и школы то нет. Где же дети учатся?
- Ничего, пока обходимся без школы. Пока моих знаний хватает, -отвечала мама.
А обращаясь ко мне Макарова говорила:
- Девочка, как тебя зовут? Ты тоже хочешь быть артисткой, когда вырастешь? -
- Я хочу быть балериной или же ездить в экспедиции, - совершенно серьезно отвечала я. Все почему-то смеялись. А я обижалась - смеются, как над маленькой, а я ведь уже большая, мне целых девять лет.

Когда съемки кончились и артисты уехали, я бегала на то место, где была избушка, и подбирала сувениры: осколок зеркальца, обломок чьей-то расчески и долго хранила, как большую ценность.

Как-то раз и я стала "артисткой". Приехали делать съемки для киножурнала. Снимали наш дом, лаборатории, музей и окрестности. При последних съемках велели мне съехать на лыжах с небольшой горки от дома к озеру. Съезжая я упала и при этом разрыдалась. Думали, что ушиблась и стали утешать меня. А я совсем не ушиблась и плакала оттого, что не могла простить себе этого падения. Ведь я считалась хорошей лыжницей и вдруг упала на такой маленькой горке. Поняв причину моих слез кинооператор стал утешать:
- Не плачь. Это здесь горка кажется маленькой, а на экране в кино она будет выглядеть очень большой, - говорил он.

Я поверила этому и успокоилась.

Запомнилось мне еще одно событие, произошедшее то ли в марте, то ли в апреле этого года. Из далекого Ловозера на двух оленьих упряжках к нам приехали лопари со своими домочадцами и привезли оленину, мороженную рыбу, меховые пимы и шапки с такими длинными ушами, что их можно было обмотать как шарф вокруг шеи. По дороге, на озере они попали в полынью. Нарты ушли под воду вместе с завернутым в шкуры грудным ребенком. К счастью, рванувшие вперед олени вытянули нарты, и ребенок не успел захлебнуться. Кричащему малышу родители влили в ротик глоток водки, и он моментально уснул. Пока добрались до нас прошло несколько часов. Малицы на взрослых и подростках были как ледяные панцири и стояли колом, шкуры, служившие одеялом маленькому, тоже. Усы и брови на обветренных красных лицах покрыты инеем, белки глаз кроваво-красные от яркого весеннего солнца. Их сразу провели на кухню, где жарко топилась плита. Там развернули ребенка, растерли водкой, хлебнули ее в изрядном количестве сами. Мать накормила младенца своим молоком. Они просушили свою одежду и все, к нашему удивлению, остались живы и здоровы. Прожили наши новые знакомые у нас два дня и мы расстались с ними до будущего года.

В июне 1934 года Хибинская горная станция была реорганизована в Кольскую базу Академии Наук. В это же время появилась легковая машина "эмка" и при ней шофер Ваня.

Лето 1934 года прошло, как всегда. Собирали грибы и ягоды, сушили и варили их. Опять приезжал папа, опять я была от этого счастлива.

Наступила осень. В середине сентября здесь должен состояться Менделеевский конгресс. К нему тщательно и долго готовились: подбирали коллекции минералов, писали этикетки, раскладывали по лоткам, в холле развешивались демонстрационные таблицы и геологические карты, на которые я с любопытством взирала с балюстрады второго этажа.

Накануне приезда гостей, из хибиногорского ресторана приглашались повара, которые мудрили над торжественным обедом. Самым интересным для детей было смотреть на то, как в двух больших металлических цилиндрах, заполненных льдом, крутили мороженое, которое мы с вожделением ждали, не отходя от мороженщика и стараясь ему чем-нибудь угодить.

И вот наступил торжественный день. Горная станция встречала именитых гостей. Среди них были: академик Владимир Иванович Вернадский, академик Николай Семенович Курнаков, писатель Алексей Толстой и много других известных людей и ученых из Академии Наук. Приехал откуда-то доктор Баннер-Фохт, которому принадлежала стоявшая в холле фисгармония, и после окончания заседаний виртуозно играл на ней классику, фокстроты, танго и, входивший тогда в моду, чарльстон.

Часть гостей разместилась в Тиетте, а часть на турбазе ОПТЭ и их привозили по утрам на заседания на машинах. Из Хибиногорска приезжали работники гортреста "Апатит". Было поставлено много геологических докладов. Мама тоже делала доклад с демонстрационными таблицами о геохимическом изучении минералов Хибинского массива, в процессе которого тонкими химическими анализами был установлен ряд новых минералов, содержащих редкие земли.

После окончания заседаний мне разрешалось посмотреть на образцы минералов и пород, выставленных для демонстрации на большом столе в холле. Потом стол освобождался, накрывался белой скатертью, на которой появлялись разные вкусные блюда, и начинался пир. Николавна, приближенная к кухне, приносила угощения к нам наверх. А самое интересное для меня начиналось после ужина. Меня, как и в прежние балы, допустили к танцам и я отплясывала чарльстон со взрослыми кавалерами. Ферсман на этих торжествах всегда был весел, много смеялся и острил.

Конгресс кончился, все разъехались. Был конец сентября, день быстро шел на убыль. В начале октября выпал снег. Приближалась пора полярной ночи. Я по-прежнему занималась дома арифметикой и русским языком. И вот, мама решила познакомить меня со школой. Закутали в тулуп, усадили в сани и повезли в темноту в далекий Хибиногорск. На первом же крутом повороте сани накренились и перевернулись. Взрослые успели выскочить, а я в своем тулупе запуталась и осталась лежать под санями. При этом мне немного придавило ногу. Сани подняли, ногу потерли, сказали, что до свадьбы заживет и повезли дальше. Наконец показались вдали огни города, и вот мы подкатили к школе. Вошли в плохо освещенный коридор и в такой же класс. Мне было страшно и неуютно - все чужие, никого не знаю, что написано на доске не различишь. Я совсем приуныла. Нет, не хочу я учиться в школе, не понравилась она мне. Да меня и не собирались там оставлять. Так, привезли для общего знакомства. Вот и все.

И зажила я опять вольно и свободно на Хибинской горной станции (хотя она теперь называлась Кольской базой, но мне это название не нравилось), каждый день гоняя на лыжах по бескрайним снежным просторам.

Раз в неделю отправлялись в баню, стоявшую на самом берегу Малого Вудъявра. В предбаннике мы с братом раздевались и мылись под руководством Николавны. А мама после жаркого пара на полоке, где она парилась с веником, выбегала из бани и бросалась в прорубь, а потом опять в баню. Домой шли укутанные в платки, уставшие и довольные; пили чай с черничным или брусничным вареньем и ложились спать.

Шел 1935 год. Город Хибиногорск переименовали в город Кировск в честь убитого в 1934 году Сергея Мироновича Кирова, который часто бывал там и много сделал для его развития. Приезжал он как-то и к нам.

Кончилась и эта зима. Опять засветило мартовское солнышко. В этом году к нам в гости приехала мамина младшая сестра Анка со своим сыном Игорем, которому было уже почти пять лет, к Антонине Михайловне Оранжереевой - сестра Елена Михайловна. В отпуск покататься на горных лыжах прибыли из Таджикистана два молодых человека - Еропкин и Болдырев, который мне очень понравился. Первый был астрономом, второй - востоковедом, изучавшим таджикский фольклор. Собралась неплохая компания для того, чтобы позагорать на горном солнце. Но, если дамы катались на равнинных лыжах по глади озера, то мужчины, взбираясь на крутые склоны, увлекались слаломом, а с ними вместе конечно и я. Безусловно, мне до них было далеко, и я еще не умела так ловко поворачивать, но высоты не боялась и неслась вниз так, что дух захватывало. А они меня только подхваливали:
- Вот молодец! Да ты не из трусливых. Из тебя выйдет толк. - Это меня подбадривало, и я старалась одолевать все более и более крутые склоны.

Через несколько дней наши новые знакомые должны были уезжать. На прощальном вечере Саша Болдырев читал свою поэму, а после прочтения отдал эти листочки мне, надписав сверху: "Посвящается Женечке Борнеман". Я до сих пор их храню. Вот они:

Писано на Кольской Базе А.Н. после 9-ти дневного пребывания на оной. Вся поэма должна была бы скорее быть названной: "Комплимент Кольской Базе"

В то время я была страшно горда тем, что Александр Николаевич Болдырев, такой первоклассный лыжник, да к тому же еще и красивый стройный молодой человек, который мне так нравился, посвятил мне, маленькой девочке (хотя я себя таковой не считала), свою прекрасную поэму. С тех пор я никогда его не видела, но знаю, что он стал известным востоковедом, доктором филологических наук, посвятившим свои труды таджикскому фольклору, истории таджикской и персидской литератур и исследованию персидских и таджикских рукописей; об этом упоминается даже в энциклопедическом словаре.

После отъезда горнолыжников мама попросила Анку позаниматься со мной естествознанием, о котором я и представления то не имела, так как кроме арифметики и русского ничем ни занималась.
- С удовольствием, - сказала Анка и задала мне к следующему дню проштудировать 27 страниц из учебника для 4-го класса, и в том числе ту часть , где описывалось анатомическое строение человека. У меня глаза на лоб полезли от удивления и я сказала, что это слишком много.
- Значит ты совсем глупая, - сказала Анка.
Мне было обидно, что она посчитала меня такой глупой, но я точно знала, что за один день не одолею всю анатомию, в которой надо было запоминать названия многих костей. Мама же, услышав эту реплику Анки, заступилась за меня и в конце концов это задание растянули на неделю.

В конце марта Анка с Игорем и сестра Антонины Михайловны, вдоволь накатавшись на лыжах, тоже уехали, и остались мы опять в своем тесном, почти семейном, кругу. Семейном - потому, что жили все дружно и интересы у всех были общими: всесторонне изучать наши любимые Хибины. Я в зимнее время "изучала" их склоны.

Скоро весна, опять проклюнутся клейкие листочки на почках березок, растущих на южных склонах Поачвумчорра. Хотя кругом еще лежит снег, но на проталинках склона уже появятся первые лиловые цветочки собачьей фиалки, которые мы, увязая по колено в снегу, добираясь до этих проталинок, будем собирать для того, чтобы подарить этот первый привет северной весны взрослым, которым никогда почему-то не приходило в голову лезть за цветами Бог знает куда. Наверное потому, что все они были больше всего увлечены своей работой.

Однажды во время такого похода я здорово пострадала. К нам из Кандалакши приехали в командировку двое людей со своей дочкой и немецкой овчаркой. Девочку звали Лелей и была она моего возраста. Мы быстро подружились и как-то отправились вместе с собакой на склон.
- Давай соберем сегодня веточки березок с молодыми листочками; они так хорошо пахнут, - предложила я. - Взрослые очень удивятся, когда увидят это. Ведь внизу еще даже и почки не набухли.

Леля согласилась, и мы, пробираясь по глубокому снегу и проваливаясь в нем, переходили от одной проталины к другой и рвали березовые ветки. Собаке видно захотелось поиграть и она пыталась схватить зубами наши, с таким трудом добытые, веточки. Я подняла свой букет над головой, тогда она стала подпрыгивать и в конце концов повалила меня и покатила вниз по склону, ударяя о попадающиеся по пути деревья и все время кусая за руки, ноги, шею и голову. Леля бежала следом , крича изо всех сил, пытаясь отозвать собаку, но та и не думала слушаться свою хозяйку. Уж не знаю играла ли она или разозлилась не на шутку за то, что я не отдала ей на растерзание столь драгоценный букет, но когда она докатила меня до низа и ко мне, заливающейся слезами, подбежала мама, то насчитали на моем несчастном теле шестнадцать укусов. Перевязали все ранки, а на другой день запрягли рыжего Петуха в сани и поехали в город за доктором. Приехавший доктор сказал, что надо проверить не бешеная ли собака. Если она здорова, то уколы делать не надо, а вдруг больна?
- А как это проверить?, - спросила мама.
- Нужно отрубить собаке голову, - последовал совершенно ошеломляющий ответ доктора.
Отрубить голову домашней собаке, которую не кусала никакая другая собака? На это пойти было невозможно.
- Значит надо делать 30 уколов от бешенства, - настаивал доктор.

Для этого нужно или каждый день возить меня в город в течение месяца, что было невозможно при надвигающемся майском бездорожье, или класть в больницу при отсутствии возможности возить по этой же причине передачи (а без них не прожить в те голодные годы). Подумали, подумали мама вместе с хозяйкой собаки и решили обойтись без уколов, так как вероятность того, что собака могла быть бешеной была ничтожна. В результате этого мудрого решения и собака осталась цела и меня не мучили.
Позже, когда уже все растаяло, родители Лели попросили мою маму отпустить меня вместе с ними в Кандалакшу, посмотреть на реку Ниву, вытекающую из озера Имандра и впадающую в Белое море. Мама отпустила. Нива поразила меня своей грандиозностью. Она была широкая и бурная, почти белая от барашков, образующихся на гребешках волн. Если долго смотреть на нее, то начинала кружиться голова.

В то время, пока мы там были, произошла трагедия. Трое безрассудных смельчаков решили переплыть Ниву на лодке. Ничьим уговорам они не поддались, и в результате лодка, подхваченная волнами, тут же перевернулась, и все трое утонули.
Через две недели меня с попутчиками отправили обратно в Хибины.

Выше я уже упоминала о своем большом друге - Владимире Юльевиче Фридолине. Это был маленький, похожий на гнома человечек с глубокой проседью в длинных кудрях и бороде, с добрыми голубыми лучистыми глазами, ласково смотрящими на мир сквозь очки. Он ходил всегда в спецовочном сером костюме и в рубашке косоворотке. Брюки заправлены в большие кирзовые сапоги, а на голове панама серого цвета с маленькими полями, похожая на колпак гнома. Владимир Юльевич изучал комаров и подолгу мог наблюдать, как они пьют кровь, сидя у него на руке. А потом он их сушил, рассматривал в бинокуляр и микроскоп. За это его в шутку прозвали комариным королем. Меня он звал Белочка, потому что я мечтала иметь дома белку, ну если не живую, то хотя бы чучело. И он обещал мне подарить его. А так как у меня с ним все время были разговоры о белке, то он меня так и прозвал. Однажды Владимир Юльевич сказал мне:
- Белочка, хочешь пойти со мной в маршрут на Кукисвумчорр? -Конечно я хотела, только надо было об этом сказать маме. Но маму я не нашла.
- Ну ничего, - сказал Владимир Юльевич, - мы пойдем не надолго и мама не будет волноваться.

Погода была хорошая. Светило солнышко и дул небольшой ветерок. Мы шли не спеша, ловя сачком жуков, бабочек и других насекомых. Пересекли долину Кукисвум и подошли к подножию горы Кукисвумчорр. Здесь шумел водопад, образованный ручьем, падающим с пятиметровой скалы, и брызги его, играя в солнечных лучах, переливались всеми цветами радуги. Налюбовавшись на эту красоту, мы медленно стали подниматься вдоль ручья в гору. Часто останавливались. Владимир Юльевич делал записи в полевом дневнике, и мы отправлялись дальше. А время между тем перевалило за полдень. Надо было бы уже возвращаться, чтобы поспеть к обеду.
- Владимир Юльевич, скоро мы пойдем обратно? - спросила я.
- Что ты, Белочка, мы еще и половины маршрута не прошли. Видишь вон ту вершину, на которой лежит снег. Ее высота 1200 метров и мы должны до нее дойти.
- Но мама будет волноваться и мне попадет, если я опоздаю к обеду, - сказала я огорченно, смотря задрав голову на далекую вершину и представляя, что мама скоро начнет волноваться.
- Не бойся, не попадет, я заступлюсь за тебя, - ответил он, - ведь не могу же я отпустить тебя домой одну.

И мы отправились дальше. Наконец к вечеру добрались до вершины. Теплая погода сменилась прохладой. Немного отдохнув, стали спускаться. Шли довольно медленно, так как склон был крутой и каменистый и, сорвавшийся из под ноги, камень мог вызвать камнепад. Домой вернулись с наступлением сумерок. Часы показывали одиннадцать часов ночи. В это время я должна была уже видеть десятый сон.

Мама была вне себя от волнения. Никто не знал куда я пропала. Обегали ближайшие окрестности, кричали, звали, но меня нигде не было. Чего только не предполагали: то ли на девочку гопники (так назывались местные бандиты) напали, то ли она в озере утонула. Короче, ребенок бесследно исчез. Поэтому, когда мы появились, то мамин гнев обрушился и на меня, и на Владимира Юльевича:
- Как ты могла, дрянная девчонка, уйти без спроса неизвестно куда? ! - кричала она исступленным голосом, - Мы тут все с ума чуть не сошли, разыскивая тебя.
- А Вы, взрослый человек, куда увели ребенка на целый день, не поставив меня в известность!? Безобразие!!
И я, и Владимир Юльевич пытались что-то возразить и как-то оправдаться, но у нас ничего не вышло. Так и пошли по своим домам непрощенные. И потом мама еще долго на него сердилась.

В другой раз мне попало этим летом за то, что я увела почти незнакомую девочку в горы, приехавшую к нам из Кировска со своими родителями. Они были работниками треста "Апатит" и приехали к маме на консультацию.
- Займи гостью, чтоб ей не было скучно, пока мы заняты делами - сказала мне мама.
- Пойдем на эту гору, и я покажу тебе красивые минералы, - предложила я. И мы пошли.
Я то прыгала по горам как коза, а она была городским жителем, но я по младости лет этого не учла. Взобрались мы на скалу, на которой она оступилась, сорвалась и сломала себе руку. Ну и влетело же мне от двух мам сразу - от ее и от моей.
- Куда ты повела девочку? Я просила тебя поиграть с ней, а не по горам бегать! - сказала мне с укором мама.
Расстроенные родители, забрав свою плачущую дочку, сразу же уехали в Кировск.

В сентябре 1935 года мы должны уезжать из Хибин. Дело в том, что Академия Наук была переведена приказом правительства из Ленинграда в Москву еще в 1934 году. Всем сотрудникам в Москве были выделены квартиры, в которые они и переехали одновременно с Академией. Но Ферсман попросил маму задержаться в Хибинах еще на год, гарантируя обеспечить ее квартирой, когда она вернется.

Год прошел, но квартиры для нас в Москве еще не было. Поэтому мы ехали в Ленинград в свою старую квартиру на набережной. Мама для того, чтоб работать в Ломоносовском институте, сотрудницей которого она была, должна была жить в Москве одна.
Поезд на Ленинград отходил в пять часов утра. Поэтому мы с вечера отправились на машине в Апатиты к некоему, жившему у самого вокзала, Антонову, занимавшему там какой-то солидный пост и не раз приезжавшему к нам на станцию все эти годы и хорошо знавшему маму. Расположившись в его единственной комнате кое-как на раскладушках, диване и креслах, задремали. Но не успели и глаз сомкнуть, как зазвенел будильник. Сонные и не выспавшиеся потащились с нашими вещами к поезду. Нас провожал Антонов вместе с шофером Ваней. Раздался звонок, и поезд тронулся. Прощайте Хибины, сказочная страна моего детства.

Во время войны наш дом, наша незабываемая "Тиетта" сгорела. Говорят ее поджег какой-то злоумышленник. Позже, когда я студенткой была в Хибинах в экспедиции, и мы шли маршрутом в северную часть массива на озеро Пайкуньявр, наш путь пролегал мимо Малого Вудъявра. На берегу, где некогда стояла красавица "Тиетта" остался лишь фундамент, заросший травой и вереском. Я бродила по тому месту, где когда-то были лаборатории, прекрасный минералогический музей, богатая библиотека, наша детская, мамина комната, комната Ферсмана, а между ними - холл с высоким потолком, и тихо плакала горькими слезами.