|
|
|
|
|
ДЕД Судя по дневнику, самое большое внимание Сократ Иванович
уделял сыну Мите (моему деду), который родился в 1863 году в Одессе. Когда Мите было 12 лет семья переехала в Варшаву,
куда его отец был назначен Президентом города. Там он поступил в третий
класс Толстовской классической гимназии. Митя был добрым, умным и чутким
мальчиком с очень ранимой нервной системой и больным самолюбием. Он всегда
и везде боролся за справедливость и поэтому часто попадал в сложные ситуации,
чем доставлял много хлопот и переживаний своим родителям. В гимназии он учился в одном классе с братьями Ольденбургами
- Федором и Сергеем (будущим академиком, непременным секретарем Академии
Наук). По свидетельству историка А.А. Корнилова, учащимся в той же гимназии
годом старше, этот класс был сильным, в нем было всего 15 человек, но
только у троих - у братьев Ольденбургов и у Мити Старынкевича - всегда
по всем предметам были круглые пятерки. "Следует при этом сказать,
- пишет в своих воспоминаниях Корнилов, - что серьезное и добросовестное
отношение к учению и вполне достойное и приличное поведение в этом классе
отнюдь не сопровождалось теми отрицательными чертами, какими очень часто
отличаются образцовые ученики, особенно в таких учебных заведениях, как
Толстовская классическая гимназия. Ученики Ольденбурговского класса учились
серьезно и вели себя с достоинством, но в них совсем не было того элемента
подслуживания к начальству и стремления во что бы то ни стало заслужить
его одобрение, которое так часто бывает присуще образцовым ученикам. Наоборот,
они были очень самостоятельны, и я хорошо помню, что при всем нашем молодеческом
направлении, мы всегда относились к ним с полным уважением, хотя и не
вполне понимали их поведения и не всегда им сочувствовали. Они, разумеется
осуждали наше безобразное поведение и иногда возмущались разными глупыми
выходками." Во время похорон Александра II 15 марта 1881 года,
гимназисты VIII класса Сергей Ольденбург и Дмитрий Старынкевич были направлены
в Петербург в составе депутации из Варшавы для возложения венка на могилу
императора. По окончанию гимназии братья Ольденбурги и Митя Старынкевич
получили золотые медали и поступили в Петербургский Университет: Федор
Ольденбург - на историко-филологический факультет, Сергей Ольденбург -
на восточный факультет, Митя - на математический факультет. Раз в неделю
собирались у Ольденбургов для чтения сообща. Так зародился кружок, члены
которого стремились заниматься, как сказал Д.И. Шаховской, "исканием...
обогащения единичного сознания сознанием мировым". А.А. Корнилов
пишет в своих воспоминаниях: "К числу участников совместных чтений
принадлежал также и близкий друг и товарищ Ольденбургов Дмитрий Старынкевич,
вступивший тогда на математический факультет, но не с целью, как мы, искать
впоследствии военной карьеры, а будучи математиком по призванию... На
наших вечерах у Ольденбургов читали мы сперва без определенного плана.
Помню прочли "Отчаянного" Тургенева, незадолго перед тем напечатанного
в "Вестнике Европы", затем "Бурмистра" его же. Потом
несколько рассказов из Глеба Успенского и, наконец, решили перейти к более
систематическому чтению, целью которого было знакомство с русскою народною
жизнью, причем остановились мы для начала на истории раскола и стали читать
Андреева "Историю раскола в России", а потом Юзова "Русские
дессиденты". Так прошел первый год нашего дружеского общения. ...
Следующий 1882-83 академический год ознаменовался
большими студенческими волнениями, которые захватили тогда все университеты.
В Петербургском университете эти волнения начались из-за неудачного адреса
Полякову, построившему тогда свой коллегиум-общежитие для недостаточных
студентов. Адрес этот был подписан группой студентов, а выдан был за адрес
всего студенчества, что и послужило удобным предлогом для начала беспорядков,
причины которых лежали, разумеется, гораздо глубже. (Резолюция Александра
III: "Чем болваны занимаются" - "Былое", 1917, № 1,
июль). Время для беспорядков было выбрано особенно неудачно, так как начавшаяся
после 1 марта 1881 года (покушение на Александра II - Е.Х.) реакция тогда
уже очень окрепла и все усиливалась... Либеральные профессора хорошо знали,
что затеянные радикалами волнения идут на руку реакции, и старались удержать
студенчество от участия в них... Однако предостережения либеральных профессоров
не были услышаны, и только небольшая группа студентов в центре которой
находился наш кружок, обогатившийся тогда несколькими новыми лицами, ясно
сознавала невыгодность студенческих волнений для дела академической свободы.
Мы не уклонялись от участия в сходках и пытались бороться с тактикой радикалов.
Университетское начальство отнюдь, однако, не сочувствовало нашей деятельности:
с его точки зрения образцовыми студентами были те, которые сторонились
от всякого участия в университетском движении и сходках... Волнения 1882
года кончились, как известно, большой сходкой 10 ноября, против устройства
которой мы возражали. Но в ночь на 10-е число произведены были аресты
некоторых из наших радикальных товарищей, весть о чем раззадорила публику
и обусловила победу радикалов. Радикалы замышляли тогда выйти из стен
университета и отправиться процессией по городу. Университет окружен был
войсками; и студентам, не принимавшим участия в волнениях, предложено
было покинуть здание университета. Мы решили остаться с товарищами, несмотря
на несочувствие их тактике. Блокада университета продолжалась до вечера.
Затем студентов дворами провели в соседний с университетом манеж Павловского
училища, переписали поочередно; при этом часть, по указанию инспекции,
была арестована и развезена по полицейским участкам. Большинство из них
было через несколько дней отпущено. Но Митя Старынкевич, примкнувший к
радикалам и очень страстно агитировавший за самые решительные выступления,
был не только арестован, но в ту же ночь выслан с жандармами к своему
отцу, занимавшему тогда важный административный пост в Варшаве."
Это событие в жизни Мити резко изменило его судьбу,
вырвав его из рядов своих товарищей - из кружка, который впоследствии
перерос в "Братство", во главе которого встал В.И. Вернадский. Ему пришлось перебраться в Киев и пытаться поступить
в Киевский Университет. Но там возникли затруднения и взволнованный Сократ
Иванович пишет прошение на имя Директора Департамента народного образования.
После этого Ректор ответил ему письмом, в котором говорится, что "он
не мог принять разом всех тех 21 студентов, исключенных из Петербургского
Университета, которые подали прошение об определении в Киевский"
(цитата из письма С. И. Старынкевича к сыну), но обещал принять Митю позднее. "...Что касается поступления на сахарный завод,
то я на это ни за что бы не согласился, ни в коем случае, так как лучшую
карьеру непременно мог бы тебе устроить. Лучшую, по моему мнению, значит
такую, на которой ты мог бы принести более верную, или пожалуй более интеллектуальную
пользу и вместе с тем сам воспользоваться большими средствами к жизни.
Надо, мой друг, на всякое дело и на всякие обстоятельства смотреть прежде
всего простым, ничем не вооруженным глазом, не стараясь проникнуть в такую
глубь, где разглядеть что-нибудь трудно; надо видеть то, что представляется,
не вдаваясь в догадки насчет того, что не видно, и затем действовать,
руководствуясь добрым чувством и здравым смыслом. Чем более знаний, ума,
вообще сил духовных входит в труд , тем дороже он ценится и должен цениться
и тем более важную и широкую пользу он приносит. Следует стать на высоту
соответственную своим силам; выше стать - ошибка, а ниже - грех. Эту высоту
указывает приготовительный труд, от которого тебе не время еще отказываться,
а затем - судьба. Кстати, тут повторю то, о чем случалось мне говорить
тебе несколько раз: в деятельности своей не следует входить туда, куда
не призван законно и терять время на приготовление к деятельности такого
рода, к какому не можешь рассчитывать быть призванным - не должно; рассчитывать
же на власть регулирования отношений между людьми было бы заблуждением
самолюбия. Что же касается работ теоретических по этому предмету, то во-первых
они обставлены, особенно у нас, большими препятствиями, и не даром, так
как выводы этой теории, всех интересующие, иногда совсем даже нечаянно
стремятся находить практическое приложение, а во-вторых эти теоретические
работы, для полноты своей, требуют таких психологических данных, которые
могут быть приобретены не иначе как большим жизненным опытом. Притом еще
мне кажется, что во главе этих работ нужно бы поставить решение таких
вопросов, на которые только разве жизнь многих еще тысячелетий могла бы
дать удовлетворительные ответы: зачем человечество живет? какое его назначение?
Что способствует исполнению этого назначения? Пока - остается каждому
относительно регуляции отношений между людьми: признать твердо - всякий
существующий порядок лучше беспорядка, непосредственные последствия которого
- непременно страдания; признать необходимость долгого времени и тихого
хода регулирования. Кстати или некстати пришлась эта прибавка к совету
не думать о поступлении на сахарный завод, а готовиться еще к деятельности
более интеллектуальной, - ты будешь знать лучше, чем могу знать я. Но
если и некстати, то вредной она не будет. ...Ты вообще, как часто молодые люди твоих лет, увлекаешься
теорией и формированием идеалов, а между тем, нужна полезная деятельность
и в ней только жизнь. В молодые годы нужно приготовление к такой деятельности.
Бывает возраст, когда прозаические приготовления кажутся скучными и когда
за неимением еще настоящего дела, оно заменяется фабрикованием идеалов.
Это твой возраст. Не поддавайся и не плошай. Если любовь ко мне может
служить тебе побуждением, то имей ввиду, что я теперь особенно в утешениях
нуждаюсь (в это время умирал его старший сын Саша - Е.Х.), а твои успехи
будут мне большим утешением и всякая новая остановка деятельности твоей
была бы мне убийственной. Сократ Иванович волновался за сына и всячески старался
уберечь его от необдуманных поступков, свойственных в конце прошлого века
революционно настроенной молодежи. Сократ Иванович, обрадованный тем, что невзгоды Мити остались позади, писал ему: "6 октября 1883г. На твоей квартире, если позволит Бог, побываю, может быть, перед каникулами. Мне бы хотелось, чтобы комнатка твоя была не только чистая, но и изящная. Жаль, что далеко от университета. Нанял ли ты ее с мебелью или купил мебель? На покупку впрочем едва ли могли быть у тебя деньги. Посылаю тебе теперь 60 рублей; если нужно больше, напиши скорее. Сообщи также сколько нужно присылать тебе ежемесячно, обдумав хорошенько свой бюджет. - Не экономничай слишком, особенно на книги." На каникулы Митя приезжал в Варшаву и встретился там в 1884 году с Корниловым, который позже напишет: "Помню, в то время постоянно выезжавшего в варшавский свет товарища моего по гимназии и по начальному кружку у Ольденбургов Дмитрия Сократовича Старынкевича, ухаживавшего тогда за своей позднейшей женой Еленой Константиновной, урожденной Лебедевской. С ним обыкновенно я и танцевал в то время визави в кадрилях." Проучившись в Киевском Университете два года Митя со своей неугомонной и гордой натурой, боясь, что он не справится с математикой, хочет бросить университет и переходить то ли в Училище путей сообщения, то ли в Берлинское Hochschule. Сократ Иванович очень этим обеспокоен и пишет сыну: "10 февр. 1885 г. ... Ты ищешь цели, смотришь вдаль. Между тем жизнь слагается не нами, а высшим промыслом. Никто не живет по предварительно начертанному плану. Я образовывался и развился в артиллерийском училище, а занимаюсь городским хозяйством и того чему учился по математике - военным наукам никогда не применял - так бывает с большей частью людей. Твоя ближайшая цель - окончить университетский курс. Работа мозга не пропадает, а некоторые существенные права, которые приобретаешь, пригодятся. Будет время обдумай - что лучше: Училище путей сообщения, Берлинское ли Hochschule или что другое. К чему теперь этим себя мучать? Постоянное вглядывание в тьму будущего производит опасную шаткость. Ты просыпаешься в известный час, с вечера задуманный, а я прошу себя будить когда нужно и могу спать спокойно. Это практичнее. Твои тревоги - последствие нервности; мне слышится тот же тон, каким ты в двенадцатилетнем возрасте возвещал мне о полученной в гимназии двойке. Мне кажется, что ты также спешишь теперь ехать в Берлин, как бывало спешил из гимназии ехать к Золотым Воротам. Гимназические двойки сделались для тебя совсем неправдоподобными в 7-ом и 8-ом классах. Я уверен, что и в университете на 3-м и 4-м курсах, будут тебе так же неправдоподобны те слабые отметки, каких ожидаешь теперь; уверен, что ты можешь вполне освоиться с отвлечениями математическими, т.е. строго точными: не одни же те только, которые имеют особенную наклонность к ученой деятельности, оканчивают в Киевском университете курс по математическому факультету. Короче и проще сказать - мне кажется, что ты слишком опасаешься некоторого падения в мнении киевских профессоров. Мог бы ты предварить их, что чувствуешь еще себя слабым по их предметам, но надеешься одолеть встретившиеся трудности. Может быть, однако же, что я и ошибаюсь. Может быть, суждения мои направляются отчасти и собственным не совсем хорошим чувством: после всего того, что я свидетельствовал о тебе в Петербурге, и в Киеве, и в Варшаве, - мне было бы как будто стыдно, что ты ушел из Киевского университета, не кончив там курса. Но это пустяки, и на весы это не должно быть положено, когда дело идет о направлении твоей карьеры, о твоем благополучии. Выбрасывая это из своих соображений, нужно однако же не потерять из виду, что если я совсем прав, то может случиться, что когда ты встретишь какие-нибудь такие трудности в Берлине, какие теперь не ожидаешь, то захочешь также бросить учение, как теперь бросаешь университет, а тогда будет совсем уж плохо. За всем тем, твое благополучие и особенно твое здоровье так мне дорого, что я отступаю перед всяким решением. Поступи как знаешь, но не спеши, а главное - ради самого Бога - не жертвуй собою для меня; - это бы значило жертвовать и мною самим для моего собственного каприза; было бы тоже, что зарезать меня по моей просьбе. Благословение мое всегда с тобою; на твои совсем добрые побуждения всегда рассчитываю." Дома ждали Митю на Пасху, но он написал, что не сможет приехать. " Жаль, что не увижусь с тобою на праздниках; но конечно надо оставаться тебе в Киеве, если долг этого требует. Долг всегда прежде всего. Дай Бог тебе счастливого экзамена", - пишет Сократ Иванович 7 марта 1885г. Но счастливого экзамена не получилось, так как в скором
времени, непокорный Митя имел какие-то нелицеприятные разговоры с деканом
и ректором университета, о чем можно судить по письму Сократа Ивановича
к сыну, отправленного 16 марта 1885 года. "...При твоей нервности разговор с Ректором должен
был расстроить тебя и мог вредно отразиться на твоем здоровье. Потом беспокоит
меня твой экзамен из теоретической физики. Мне кажется, трудно теперь
надеяться, чтоб результат был удовлетворительным. Максимализм сына, свойственный молодости, все время
не давал покоя Сократу Ивановичу и он в очередной раз пишет ему: Сократ Иванович не перестает думать о Митиных занятиях: "Мне очень хочется, чтобы ты окончил как можно лучше университетский курс, а потом ехал в Берлин, доучиваться в Technische Hochschule. В голове моей прояснилось, что это лучше всего. Там надо было бы заниматься по машинной части." - (письмо от 20 марта 1885 г.). В марте 1887 года Митя собрался жениться на Елене Константиновне Лебедевской, и Сократ Иванович хлопочет о разрешении для поступления сына в Петербургский Технологический институт женатым. 22 апреля в Варшаве состоялась свадьба Мити и отъезд его в Петербург. Елена Константиновна Лебедевская принадлежала по линии своей матери Зинаиды Павловны Палицыной (в девичестве) к старинному роду Палицыных.
Родословная рода Палицыных сохранилась каким-то чудом
в семье Старынкевичей. Вот что пишет об этом Анка (младшая сестра мамы): Род Палицыных "Это два листа на свином пергаменте - на одном "древо" - четырнадцать поколений со странными для современного уха славянскими именами: Тучко, Истомин, Горяин, Угрюм, Жаден, Третьяк, Салтан, Паслен, Русин, Лихач и др., но много и христианских имен. Последний - Михаил "проситель", т.е. просивший выдать ему эти документы, согласно записям в гербовниках. На другом листе - описание герба и происхождения рода. Вот его текст: "В 6881/1375 году к Великому Князю Дмитрию Ивановичу Донскому вызван был из Литвы некто от властительных и благоплеменных мужей рода Короля Егаила Ольгердовича (Ольгерд - великий князь Литовский (1345-1347г.) - из энциклопедического словаря) Подольские земли Воевода Пан Иван Микулаевич прозванный Палицею, потому что был весьма силен, храбр и славен, действуя на боях железною палицею, и пожалован от Великого Князя честию боярскою и многими вотчинами. Потомки сего Ивана Микулаевича - Евстафий Палицын убит в Белеве от царя Махмета и имя его внесено в Синодик Большого Успенского собора для поминовения с другими воинами за отечество пострадавшими, Русин, Дмитриев сын и Русин, Лихачев сын Палицыны по указу Государя Царя Ивана Васильевича 1551 года испомещены в подмосковных местах в числе лучших детей боярских и даны им поместья. Авраамий Палицын Троицкого Сергиева Монастыря Келарь, муж Великого Разума благоговейный первый опыт усердия своего и любви к отечеству явил в 1609 году по случаю оказавшегося в Столице голода через продажу за умеренную цену принадлежащего Монастырю хлеба, и потом в продолжении смутных обстоятельств в России бывших, содействуя Князю Пожарскому, непосредственно участвовал в освобождении Москвы от поляков. Равным образом и другие многие сего рода Палицыны служили Российскому престолу дворянские службы Стольниками, Воеводами и в иных чинах и жалованы были от Государей поместьями. Все сие доказывается справками Архива Коллегии Иностранных
дел, Разрядного Архива, Вотчинного Депертамента и родословною Палицыных."
"По указу Его Императорского Величества сия копия с Герба рода Палицыных
выдана происшедшему из сего рода Обер-провиант-мейстеру Михаилу Борисовичу
Палицыну, апреля 5 дня 1801 года." Три подписи и печать. И подробное
описание герба. На Соловках есть могила нашего предка Авраамия Палицына.
На надгробной плите надпись, которая гласит: В смутное время междуцарствия, когда России угрожало иноземное владычество, ты мужественно ополчился за свободу Отечества и совершил беспримерный подвиг в жизни Русского монашества. Как смиренный инок, ты безмолвной стезею достиг придела жизни и сошел в могилу неувенчанный победными лаврами. Венец тебе на небесах, незабвенная память твоя в сердцах благодарных сынов отечества, тобой освобожденного с Мининым и Пожарским. Сей надгробный памятник сооружен 1901 г. месяца сентября 13 дня." Рядом с надгробной плитой доска с исторической справкой: "Авраамий Палицын за участие в заговоре против Шуйского сослан на Соловки. По отбыванию срока наказания постригается в монахи и уезжает в Троицко-Сергиевскую лавру, где организует оборону монастыря от польско-шведской интервенции. Состоит в дружинах Минина и Пожарского. За 7 лет до смерти возвращается в Соловки, где умирает в 1626 году."
Итак, в 1887 году Митя Старынкевич женился на Леле Лебедевской, и 1 февраля 1888 года у них родился сын Костя. 27 мая они с ребенком приехали в Варшаву навестить родителей. В сентябре Митя перешел на третий курс Петербургского Технологического института. Затем приехал в Варшаву и в середине октября уехал с семьей в Петербург. 31 декабря 1890 года родилась дочь Ирина. В 1892 году - Ада. В ноябре 1894 года - Дебора. В августе 1896 года родился сын Сократ. В декабре 1904 года родилась Анка. По той причине, что семья Мити и Сократ Иванович жили в разных городах (Сократ Иванович с женой Татьяной Клементьевной и дочерью Машей - в Варшаве, а Митя с семьей в Петербурге) дети со своим знаменитым дедом виделись редко. Уже имея пятерых детей, Леля поступает в медицинский институт, и, закончив его, лечит крестьян в имении своей матери Зинаиды Павловны, которое находится в Казанской губернии. Митя и Леля были в числе передовой молодежи своего времени. Несмотря на то, что и тот и другой выросли в глубоко верующих семьях, они стали атеистами, усердно посещали заседания съезда естествоиспытателей и, кроме того, очень интересовались социальными вопросами и участвовали во всевозможных их обсуждениях. А, А,. Корнилов вспоминает, что в 1892 году, когда в Тамбовской и Тульской губерниях был сильный голод из-за засухи и неурожая, им с товарищами была организована общественно-продовольственная компания - поездки по деревням, сбор денег для голодающих крестьян, организация бесплатных столовых. В квартире известного земского деятеля И.И. Петрункевича было организовано большое собрание различных общественных деятелей, на котором присутствовали: Д.И. Шаховской, В.И. и Н.Е. Вернадские, А.И. Чупров, И.И. Иванюков, Вл. Серг. Соловьев, П.Н. Милюков, Д.С. Старынкевич и др. (всего около 50 человек). На этом же совещании присутствовал и Л.Н. Толстой. "Он прибыл на это собрание довольно поздно, когда почти все уже были в сборе. Мы его поджидали. Я хорошо помню, - пишет А.А. Корнилов, - как он вошел с мороза, в полушубке, бодрой и ускоренной походкой. Быстро сняв с себя полушубок и оставшись в обычной своей блузе, он скорыми шагами вошел в залу, приветливо здороваясь со всеми направо и налево.... Толстой однако же тогда не принял заметного участия." На собрании обсуждался вопрос о сборе пожертвований для продовольственной помощи и о замышлявшемся издании литературного сборника в пользу голодающих крестьян. Под впечатлением пережитых голодных лет движение молодежи
направлялось в то время по двум соперничающим между собой руслам - народническому
и марксистскому. А.А. Корнилов пишет: "Хорошо помню вечер проведенный
с товарищем моим Д.С. Старынкевичем в горячих спорах с тремя крайними
марксистами или, как их тогда называли, нео-марксистами: Струве, Туган-Барановским
и Петресовым в квартире А.М. Калмыковой (известной участницы российского
революционного движения с 80-х годов) на Литейном проспекте, где тогда
помещался у нее и ее известный книжный склад, которым она так много посодействовала
развитию просвещения в народе." Спор шел о роли личности в истории,
об экономическом материализме. В отношении теории экономического материализма
А, А,. Корнилов и Д.С. Старынкевич не могли согласиться с марксистами;
они склонялись на сторону идеализма и были по своим взглядам гораздо ближе
к точке зрения народников - П.Л. Лаврова, Н.К. Михайловского и Н.И. Кареева,
которые являлись противниками марксизма.
Митя был честным и очень способным, но слишком самолюбивым и самонадеянным, что при его неопытности и горячности, мешало уживаться с начальством. Какие-то неприятности побудили его оставить службу и он вынужден был искать себе новое место. При своей самонадеянности свойственной молодости, Митя всегда хотел работать в должности начальника, считая что он с этим вполне справится. Вот некоторые выписки из дневника его отца: "10 февр. 1894 г. Митя хочет принять место фабричного инспектора и уверен в легкости его получения. 11 февр. Митя желает места начальника железнодорожного училища." Но начальство "признает невозможным дать прямо место начальника училища, находит нужным, чтобы Митя прежде послужил хоть короткое время учителем... Хотел говорить с Митей откровенно о его недостатках, но он отозвался, что сам себя уже слишком мучит упреками и нуждается в поддержании его бодрости; - действительно болезненное самолюбие, понятное особенно при его мировоззрении. Горячо молюсь о нем Богу. Что могу еще сделать?" У всей семьи Старынкевичей были проблемы с легкими, и Митю не миновала эта участь. Его товарищ - Андрей Борнеман - однокурсник по технологическому институту, а в будущем мой дед со стороны папы, заметил, что Митя не здоров и написал об этом его отцу. Обращусь опять же к записи в дневнике Сократа Ивановича: "8 марта 1895 г. Получил письмо от Борнемана о серьезной болезни Мити и о том, что ему необходимо ехать на юг." Такое же письмо пришло и от Сергея Ольденбурга. Они писали об этом Митиному отцу, тайно от Мити неоднократно, считая что у него туберкулез легких, что впоследствии было подтверждено врачами. "Доктора посоветовали Мите переехать из Петербурга в Царское село и жить в комнате на юго-запад без мягкой мебели, ковров и штор; с открытыми окнами." (Из дневника С.И.) От Мити скрывали плохие результаты анализов и, не зная, что у него туберкулез, он выкупался 3 апреля рано утром при температуре 13 градусов тепла, простудился и серьезно заболел. Доктор считал положение опасным. Но все обошлось и Митя поправился. В 1896 году Митя участвовал в ежегодной Нижегородской ярмарке, где был устроителем "машинного" отделения. А.А. Корнилов пишет, что при осмотре выставки больше всего внимания было уделено "механическому отделу, по которому нас провел с весьма толковыми разъяснениями комиссар этого отдела, товарищ мой Д.С. Старынкевич. В формулярном списке о службе чиновника особых поручений
VII кл. Министерства Финансов инженера-технолога колежского ассесора Старынкевича
написано, что в феврале 1898г. он был определен на службу по ведомству
Министерства Внутренних Дел, старшим техником С.-Петербургского Градоначальства
и Столичной Полиции и утвержден в чине коллежского секретаря со старшинством.
С сентября 1901 года причислен к Министерству Финансов и откомандирован
в Государственный Банк для исполнения обязанностей техника; в декабре
этого же года произведен за выслугу лет в титулярные советники со старшинством.
В декабре 1903 года его назначают старшим техником Государственного Банка.
В августе 1906 года назначен чиновником особых поручений V11 класса Министерства
Финансов. В апреле 1907 года произведен за выслугу лет в коллежские ассесоры
со старшинством. Позже он занимал пост Директора правления Общества
"Брянский рельсопрокатный железнодорожный и механический завод".
Кроме того, он был "Членом администрации по делам Богословского Горнозаводческого
общества".(Вестник "Весь Петербург" за 1908 год.). Последняя запись в формулярном списке гласит о том, что с февраля 1910 года Д.С. Старынкевич переведен на службу по ведомству Министерства Торговли и Промышленности чиновником особых поручений VI при Министре торговли и Промышленности. В семье Дмитрия Сократовича детей воспитывали строго.
Отец и мать были заняты делами. В доме жила старая няня Варвара Ивановна,
француженка (мадам Делькро) и немка(фрейлин Анна). Дети учились в гимназии,
обучались языкам, и, кроме того, отец систематически занимался с ними
высшей математикой. Одна из дочерей Дмитрия Сократовича - Ада - обладала
необыкновенными математическими способностями. Мама рассказывала, что,
когда Ада была маленькая и еще не училась в гимназии, а сидела на полу
и играла в куклы в той же комнате, где старшие дети занимались с отцом
математикой, у кого то из них не ладилось с решением сложного дифференциального
уравнения, и отец добивался понимания в рассуждениях. Вдруг откуда то
с пола раздался детский голосок: Ко всеобщему удивлению ответ Ады был правильным. Подумав, что это случайное совпадение, отец дал ей решить еще несколько уравнений и, ко всеобщему удивлению, так же как и в первом случае, все ответы были совершенно правильны. Только по злой иронии судьбы она не стала выдающимся математиком. Сократ получал в школе плохие отметки, хотя не был неспособным ребенком. Все объяснялось невниманием и несобранностью. Поняв это Дмитрий Сократович заставил сына с утра до вечера заниматься латынью. Бедный мальчик изнывал, исписывая тетради латинскими словами и зазубривая их, но зато он научился усидчивости. После такого отцовского эксперимента Сократ стал по всем предметам получать одни пятерки. Все это мне рассказывала мама. И еще она рассказывала,
что родители были нетерпимы ко лжи и всегда требовали от детей только
правды. И вот однажды за утренним завтраком отец спросил детей: "
Ну, что вам приснилось прошедшей ночью? " В 1904 г. на свет появилась девочка, которой дали имя Иоанна. Дома ее звали Анкой. Дети росли и взрослели. Какое-то время семья жила в Царском Селе, где Ирина училась в одном классе с Аней Горенко - Анной Ахматовой. Передо мной на письменном столе стоит в красивой серой рамке, отливающей перламутром, фотография, на которой изображены все девочки этого класса. Посередине сидит дородный священник, а по обе стороны от него начальница гимназии и классная дама. Девочкам здесь лет по 14-15. Ирина с гладко зачесанными волосами и бантиком на макушке стоит в последнем ряду; лицо ее сосредоточено. А у Ани Горенко, сидящей во втором ряду слева от классной дамы, на лице, обрамленном густыми темными волосами, расчесанными на прямой пробор, написана грусть и глаза ее где-то далеко, далеко. Когда Ирина окончила гимназию Дмитрий Сократович решил показать детям Европу. Летом 1908 года они всей семьей отправились за границу. Сначала в Италию - посетили Венецию, где плавали на гондолах по каналам, были в Ливорно, потом купались в ярко-синих прозрачных волнах Адриатического моря, на дне которого были видны коралловые заросли. После этого перебрались в Австрию - любовались альпийскими красотами, добрались до Зальцбурга; там Ирина, лазая по соляным копям, умудрилась сломать себе коленную чашечку, после чего дальнейшее путешествие для нее продолжалось на носилках. Возвратившись в Петербург Ирина поступила на Бестужевские высшие женские курсы, где в то время читал лекции Александр Евгеньевич Ферсман. В 1908 году самый старший из детей Старынкевичей - Костя женился на Лизе Шевыревой. В 1909 году у них родился сын Элий, а в 1911 - Андрей. Младшая сестра мамы Анка пишет в своих воспоминаниях, что два лета подряд, в 1911 и в 1912 годах вся семья проводила в небольшом родовом имении Читаки Казанской губернии, принадлежащем матери Елены Константиновны - Варваре Павловне Лебедевской (урожденной Палицыной). Тут были заливные луга на берегу Волги, небольшой лес, поля, маленькая роща. Старинный двухэтажный деревянный дом. Чтобы лучше представить себе атмосферу тех дней, когда жили наши родители, бабушки и дедушки, приведу с некоторыми сокращениями отрывок, взятый из рукописной книги Анки. "В 1912 году у нас собралось много гостей: Митя и Нина Насоновы, Наташа (дочь Федора) и Сережа (сын Сергея) Ольденбурги , Володя Корнилов , подруга Ирины - Наталия Евгеньевна Никитина и старший брат Костя, который впервые привез сюда жену и детей -Элия, 3-х лет и Андрея - одного года. В Читаки мы ехали до Рыбинска поездом, потом по Волге до Казани на пароходе в каютах первого класса. Мы с палубы любовались знаменитыми волжскими закатами, кормили хлебом чаек налету, на пристанях покупали фрукты по сезону, арбузы, дыни, татарские чувяки, тюбитейки и пестрые шарфы, смотрели на бурлаков, тянувших баржи на бичеве, удивлялись силе грузчиков, переносивших на спине неимоверные тяжести. Взрослые сидели на палубах в плетеных креслах, дети бегали, шалили, всюду заглядывали - и в трюмы, и на капитанский мостик, заводили дружбу с матросами. В Казани от пристани добирались на извозчиках до гостиницы "Никольские номера". Там нас встречала тройка, высланная из Читак, иногда две, с бубенчиками под дугой..... До Читак было 60 верст. Ехали с обычной скоростью 10 верст в час. Приезжали часов в 5 или 6 вечера. При появлении облака пыли и звона бубенцов все бежали нас встречать. Начиналась суматоха, ставили самовары, хлопали двери, вносили вещи, мы бежали в сад, на скотный двор, радовались наступившему лету. Усадебный дом был деревянный, двухэтажный, старой постройки. На первом этаже - столовая, гостиная, спальня, библиотека, она же портретная, где на стеллажах стояли книги с золотым тиснением и в сафьяновых переплетах, на стенах в тяжелых рамах висели портреты предков. В резном ларце хранились документы, среди них дарственная на это поместье с золотой подписью царя Петра. Все это пропало во время революции, когда сгорел дом. Вывезли только родословную Палицыных. Во втором этаже - три жилые комнаты, чуланы, лестница на чердак. Была еще пристройка с кухней, комнатой для прислуги и небольшой комнаткой для приема маминых больных. Большая веранда выходила в сад, сначала декоративный, где отец выращивал штамбовые розы и другие цветы, дальше - тенистые аллеи с вековыми дубами и липами, беседки, еще дальше - фруктовый сад с яблонями, с вишней и малиной. Задней стороной дом выходил во двор, обнесенный досчатым забором и обсаженный желтой акацией. Во дворе были службы: справа от дома - конюшня и коровник, слева - свинарник и птичник. Против крыльца дома, между конюшней и свинарником были большие ворота. У ворот - изба, в ней жил сторож с семьей. Всю ночь сторож ходил вокруг дома со своей трещоткой. За воротами, недалеко от дома стояла ветряная мельница, постоянно работавшая. Братья, сестры и гости участвовали в полевых работах, косили сено, ворошили, собирали в стога, кидали на возы и частенько ездили с табуном в ночное. У всех были собственные верховые лошади и мы должны были сами их мыть, чистить скребницей, поить, седлать. У Ирины был черный пони, у остальных лошади. Наша мама каждый день с утра принимала больных, другого врача во всей округе не было. Крестьяне с нетерпением ждали приезда доброго доктора, хорошо лечившего, снабжавшего их лекарствами, советами, деньгами. Она не знала усталости, делая добрые дела. Летом 1912 года в Лаишевском уезде свирепствовала эпидемия дизентерии. Добрый доктор ничем не могла помочь. Эпидемия унесла ее старшего внука, маленького Элия, Костиного сына." (И.Д. Хлопина "Забвению не подлежит", 1980-1983гг.).
Подошло к концу лето 1912 года и Ирина, окончившая
весной Бестужевские высшие женские курсы, едет в Геттинген для поступления
в Геттингенский университет, где слушает курс лекций у профессора Таманна.
Там она познакомилась и подружилась с Надеждой Васильевной Галли, которая
оказалась сестрой Софьи Васильевны Шостакович, матери Дмитрия Шостаковича.
Таким образом в дальнейшем семья Старынкевичей познакомилась с необыкновенным
немного странным мальчиком Митей, ставшим потом великим композитором.
Весной 1913 года Ирину в Геттингене навестила Елена Константиновна с Анкой,
которые перед этим были в Швейцарии вместе с заболевшей туберкулезом Деборой.
Прожив там месяц, Дебора уехала в высокогорный санаторий, а они в Геттинген
к Ирине. 19 июля 1914 года началась война с Германией. Ирине пришлось вернуться в Россию. Здесь она поступила работать в Радиевую лабораторию к Владимиру Ивановичу Вернадскому, который был старым другом ее отца. Елена Константиновна была больна туберкулезом. Весной 1918 года, когда ей стало совсем плохо семья переехала в Царское Село - надеялись на то, что на свежем воздухе ей станет легче. Но этого не случилось. Ей становилось все хуже и хуже. Телеграммами вызвали сыновей. Костя в это время был ботаником в Ялтинском лесничестве, а Сократ в армии на юго-западном фронте. В июне, через два дня после их приезда, Елены Константиновны не стало. Анка пишет, что она умирала в полном сознании и как врач следила за процессом смерти; последние ее слова были: "Отнялись ноги". Отец и все шестеро детей стояли вокруг постели и плакали. Дальше Анка пишет, что через неделю после похорон отец и старшие дети (Костя, Ирина) ликвидировали петроградскую квартиру, вещи - мебель, книги, картины и остальное перевезли к Насоновым и Ольденбургам. В это время, как в Петрограде, так и в Царском Селе, царил настоящий голод и начиналась эпидемия холеры. Поэтому Костя увозил отца, Ирину, Дебору, Анку и Аду с двумя детьми (Зоей и Лелей) с собой в Ялту. Адин муж Сережа Ольденбург и Сократ вскоре должны были последовать вслед за ними. А сейчас Сократ возвращался в армию. Он служил в санитарном отряде от Союза Городов. Из-за плохого зрения его не мобилизовали и на передовую не посылали. Анка очень хорошо описывает с каким трудом и как долго
во время войны и разрухи они добирались до Ялты. Там, в лесничестве их
встречала невеста Кости (который уже несколько лет был в разводе с Лизой)
Тоня, с которой они вскоре обвенчались в Ялтинской церкви. Ада получила
место учительницы арифметики в сельской школе, в 17 верстах от Ялты. Неожиданно
выяснилось, что в Ялте живет бывшая учительница французского языка детей
Дмитрия Сократовича - мадам Делькро. Она помогла снять комнату, в которой
поселяются Ирина, Дебора и Анка. Они ждут письмо от отца, уехавшего в
Екатеринослав, а затем в Киев в надежде получить там работу. После революции и гражданской войны тысячи русских детей школьного возраста оказались вне родины. Надо было думать об их образовании. На помощь пришли русские общественные организации в Париже, а также министерство иностранных дел Франции и отдельные благотворительные организации. В 1920 году было объявлено об открытии в Париже Русской средней школы. Деятельное участие в этом событии приняло Общество помощи детям беженцев из России, которое вскоре стало официальным собственником школы. В состав учредителей наряду с прочими организаторами вошел старший брат Ирины (он же отец Димы) - Константин Дмитриевич Старынкевич. Дмитрий Сократович, приехав в Киев, утроился работать
в правление какого-то кооператива. Ирину пригласил к себе в лабораторию
В.И. Вернадский, который в то время был первым президентом Украинской
Академии Наук. Дебора поступила учиться на курсы по дошкольному воспитанию
детей, а Анка - в пятый класс гимназии. У Ирины в Киеве был жених, молодой химик Михаил Ильич Левченко. Весной 1919 года случилось несчастье. Он, Ирина и Анка решили покататься по Днепру на лодке. Вдруг ясная погода сменилась ненастьем. Анка вспоминает: "Поднялся ветер, лодку понесло по течению, грести стало трудно. Ниже лодочной пристани, между нею и пароходной пристанью, были пришвартованы баржи. Нас прибило левым бортом к одной из них, правый борт зачерпнул и лодка перевернулась. Это случилось внезапно, мы не успели даже вскрикнуть. Нас накрыло лодкой и затянуло под баржу." С пристани кинули спасательные круги. Анка и Ирина спаслись, а Михаил Ильич утонул. Ирина долго горевала. Этой же весной Дмитрий Сократович женился на очень милой молодой девушке, Наталии Павловне Милюковой, которую дома ласково звали Такой. Она была дочерью друга В.И. Вернадского - лидера кадетской партии Павла Николаевича Милюкова. Эта женитьба вызвала большой протест со стороны друзей Дмитрия Сократовича таких как Вернадские, Ольденбурги, Шаховской. В церкви на венчании была только Ирина. Анка и Дебора считали, что отец нанес обиду памяти Елены Константиновны и решили уехать от него в Крым, к Аде. Отец с Такой и Ириной не захотели оставаться в Киеве и уехали в Ростов-на-Дону. Там они жили тяжело и очень нуждались. В сентябре 1919 года Така писала отцу в Париж: "...Я
счастлива так, как только могу быть счастливой и бодро вынесу все, что
случится с Россией, если только мой муж и я останемся живы. Я думаю, что
большевики вернутся в Киев, что в ближайшем будущем большевизм не будет
ликвидирован, как многие надеются; я думаю, что самое тяжелое время еще
впереди и что мы с тобой не скоро увидимся; во всяком случае знай, что
моя судьба в верных руках, в руках человека, который силой своего духа
содействует развитию всего лучшего, что во мне есть, и что моя любовь
вынесет меня из всех ужасов неповрежденной". (ЦГАОР СССР, Ф.579.
Оп.5. Д.217. Л.Iоб.-2). Анка и Дебора поселились с Адой и ее детьми в Кореизе. В начале 1920 года к ним приехала с фронта подруга Зои Борнеман - Катя Халезова. Она была сестрой милосердия. (Их отцы Андрей Александрович Борнеман и Василий Александрович Халезов были давнишними друзьями. Они вместе работали на ткацкой фабрике Красильщиковых в городе Родники Иваново-Вознесенской губернии. Мой дед со стороны папы Андрей Александрович Борнеман был главным инженером фабрики, а Василий Александрович Халезов учительствовал в школе при фабрике, там же, где занималась с рабочими моя бабушка Евгения Павловна Борнеман.) Дебора подружилась с Катей. Писем ни из Петрограда, ни из Москвы не было. Дебора беспокоилась о своем женихе Мите Насонове. Девушки решили уйти пешком, пересечь линию фронта и как-нибудь добраться до Петрограда. Они ушли в начале июня. Сохранилось письмо Анки к Косте в Париж, которое осталось
не отправленным. В нем она писала: "31 августа 1920г. Дорогой Костя,
Дебора уехала в Петроград, вернее ушла, дошла пешком до Симферополя, до
Мелитополя на поезде, через границу на лошадях, дальше неизвестно. Она
хотела вернуться в октябре; если не вернется в октябре, то не вернется
совсем, так как настанут холода и будет трудно пробираться по Совдепии,
потому что поезда там действуют очень плохо. О папе и Ирине нет абсолютно
никаких известий....". После взятия красными Ростова-на-Дону в декабре 1920 года Ирина и Така уехали в Петроград и поселились в главном здании Академии Наук в квартире у непременного секретаря Академии Наук Сергея Федоровича Ольденбурга, давнего друга отца Ирины. В это время организовывалась отправка из Петрограда нескольких вагонов в Крым для того, чтобы вывезти ученых, в том числе и Вернадского, не имевших возможности выбраться оттуда самостоятельно из-за неразберихи в стране. Ирине выдали командировку в Симферополь. Ехали больше месяца, и добралась она туда только в феврале. В Крыму Анка и Ада с детьми голодали и с нетерпением ждали Ирину. Она привезла им кое-какие продукты. Из Кореиза они на арбе доехали до Симферополя и через несколько дней в одном вагоне с Владимиром Ивановичем и Натальей Егоровной Вернадскими и другими академиками отправились в Россию. Поезд шел только до Москвы. Плелся он две недели. Здесь надо было добиваться разрешения для въезда в Петроград. Остановились у сестры Наталии Егоровны в ее собственном особняке на Зубовском бульваре. Через несколько дней поплелись пешком через всю Москву к Петроградскому вокзалу за телегой, нагруженной вещами, на которых сидели Адины маленькие дети. Городской транспорт отсутствовал. В Петрограде опять всех приютил Сергей Федорович. Он был востоковедом, директором Азиатского музея и, кроме того общественным деятелем. Вместе с В.И. Вернадским, А.А. Корниловым, Д.И. Шаховским, П.Н. Милюковым и другими был членом кадетской демократической партии. Летом 1921 года Така, поступившая на первый курс Электротехнического Института, поехала в Полтаву навестить своего брата. По дороге она заболела дизентерией и по приезде в Полтаву через несколько дней умерла. Все любили Таку и ее смерть была большим горем для семьи. В 1923 году Ирина вышла замуж за моего отца, студента Горного института Бориса Андреевича Борнемана, брата жены Сократа - Зои. Свадьбу отпраздновали в Иваново-Вознесенске, где жили родители Бориса и Зои - Андрей Александрович и Евгения Павловна Борнеманы. Вернувшись в Петроград Ирина покинула гостеприимный
дом Сергея Федоровича Ольденбурга, и они с Борисом сняли квартиру на Петроградской
стороне. 20 января 1924 года родилась я и меня назвали в честь моей бабушки
Евгении Павловны - Женей. Через некоторое время Анка сочла неудобным обременять своим присутствием семью Сергея Федоровича и переехала к Ирине. Ирина с Борисом жили в это время в большой квартире на набережной Жореса вместе с семьей Сократа и с матерью Бориса и Зои - моей бабушкой Евгенией Павловной. Анка была привлекательна, кокетлива и заставила Бориса обратить на себя внимание. Ирина в это время ждала второго ребенка. 29 сентября 1925 года родился сын Юра. Прошло какое-то время, и Ирина заметила неравнодушие Бориса к Анке. По инициативе гордой Ирины семья распалась. Борис переехал в комнату, расположенную рядом с комнатой Евгении Павловны, и влился в семью Сократа и Зои. С тех пор Ирина, чтобы заглушить свои переживания, целиком ушла в работу и целыми днями пропадала на службе. А Анка так и продолжала жить с сестрой, пока в 1929 году не вышла замуж за профессора Военно-медицинской Академии Николая Григорьевича Хлопина. В 1930 г. у них родился сын Игорь, а в 1936 г. - дочь Татьяна.
К сожалению я почти ничего не знаю о своих предках со стороны папы. Знаю только, что они были выходцами из Германии в Петровские времена. Но следующие поколения обрусели и папа немецкого языка практически не знал. Его родители жили в Родниках Иваново-Вознесенской губернии и работали на ткацкой фабрике, где отец Андрей Александрович Борнеман был главным инженером, а мать Евгения Павловна учительницей, и кроме того она ходила в народ. У них было трое детей: Зоя, Борис и Юрий. Юрий умер в подростковом возрасте. Зоя окончила консерваторию и лингвистический факультет Университета. Она работала в Публичной библиотеке. Умерла во время блокады в Ленинграде в феврале 1942 года. Борис окончил Ленинградский Горный институт, работал в Геолкоме в Ленинграде, затем в Ташкентском Университете (1938-1939 гг.) и в Геологическом Институте Украинской Академии Наук в Киеве (1940- 1941 гг.) Во время войны ушел в ополчение, попал в плен из которого бежал. А затем пропал в сталинских лагерях. Я очень любила своего отца. У нас с ним была большая дружба. Если мама всеми вечерами, а часто и по выходным дням, пропадала на работе, то папа все свое свободное время посвящал мне, читая вслух книжки, водя меня по музеям, беседуя со мной на самые разные темы. Часто мы совершали загородные прогулки, во время которых папа обращал мое внимание на прелесть и чудеса природы. Иногда по вечерам мы усаживались в удобные глубокие кресла в папиной комнате, и он рассказывал мне о своих экспедициях, о путешествиях и о приключениях, которыми неизменно сопровождается работа геологов. Я, слушая эти рассказы, мечтала о такой же жизни, когда буду взрослая, хотя папа очень не хотел, чтобы я стала геологом; говорил - не женское это дело. В одной из его экспедиций по Средней Азии в конце
двадцатых годов, в те времена, когда там хозяйничали и творили свои черные
дела басмачи, из геологическо отряда пропала девушка, студентка,
которую долго искали и в конце концов нашли ее изуродованный труп. С тех
пор папа женщин в экспедицию не брал. Моя же судьба сложилась так, что
я выбрала именно эту специальность, но папе уже не суждено было об этом
узнать, так как он пропал в горниле Второй мировой войны.
|
